Он, как всегда, то ли шутил, то ли всерьез, легкомысленная личность.
- Чтобы узнать все-все, нужен новый акт творения, причем гласный, наглядный, с полным освещением в прессе, с культурным толкованием. Вот как только с мыслями быть, не знаю... Недавно у меня родилась одна, значит, творение совершилось? Мысли ведь не соберешь из бессмысленных частей. - Вы удивительно мудрите, - раздраженно говорит Марк, - надо с элементарного начинать, с примитивного ощущения. Идти от него, нигде не отрываясь от химии, от структуры, идти, идти... - Знаю, знаю, - без энтузиазма ответил Аркадий, - я шучу. Путь правильный и единственный, но процесс, говорят, бесконечен, никто всю картину не охватит. Чувствуешь себя в ряду ползущих из большого мрака в чуть меньший мрак. Научное постижение - своего рода истерический паралич: хотим знать, как двигаем ногами, но ведь уже знаем, если движемся. - Вы вечно передергиваете, - вскипел Марк, - многое делаем, не осознавая, в этом сложность. Словно посадили за машину, сунули в руки рычаг - "дави на газ!", а все остальное само по себе! - Ну, ну... - примирительно сказал старик, - я и сам так думаю... кроме как иногда... Как, по-вашему, живут миллионы - без знания, впустую, что ли? - Мне их жаль, - подумав, признался юноша, - в их жизни есть какое-то содержание, но нет, я думаю, света. Строительство жизни необходимо: мы должны придавать ей направление и смысл. Однако, как говаривал мой приятель, не все так просто. Мы зависим от каких-то ничтожных генов и первых детских впечатлений. Ярый сторонник внутреннего строительства и совершенства, Марк с изумлением и страхом наблюдал, как проявляются в нем непозволительные черты, страхи, сомнения... "Это живет во мне дух отца, которого я почти не помню, его Жизненная Сила... - так он думал порой, - отсюда моя неустойчивость, излишняя впечатлительность... Хочется жить с ощущением покоя под ложечкой, будто носишь в себе теплый мирок, непродуваемую ветром сердцевину..." Получил наследство, вот и разбирайся... Понемногу из сундучка вылезало такое, чего он видеть не желал, имея свое представление о высоком и достойном. 9 - Не стоило ходить туда... Впрочем, что теперь жалеть... - Штейн, вздохнув, сделал неопределенное движение рукой. еврейский жест, в котором отчаяние сочетается с пониманием комизма положения. - Купили вас на дешевый фокус. Какая-нибудь мушка под монетой. Марк был потрясен - муха! Он-то думал - моторчик, электроника. Штейн усмехнулся - "чем проще, тем убойней действует..." И стал рассказывать о каком-то колдуне в Сибири, который обижал цветы, рвал их и ругал громким голосом; при этом другие, находящиеся в комнате растения, возмущались, переставали отделять нектар, отворачивались от обидчика или стремились ужалить, а если обида казалась им смертельной, то засыхали рядом с замученным цветком. - Разум - чужеродная субстанция, - закончил рассказ Штейн. - Стоит расслабиться, и летим в полный мрак. - Как много слабых людей, - задумчиво сказал Марк, - хотят быть обманутыми, и тут же находятся жулики. - Не так все просто, - ответил ему наставник, - мы сами себя обмануть готовы.
10 Как-то в те дни он, ради канцелярской мелочи, забежал к Зиленчику, и угодил на праздник. Старичок сиял: - Вчера все изменилось к лучшему! - Что же произошло? - спросил Марк. - Во-первых, починили дверь... Выдавленная дверь никак не влияла на планы и возможности завоевателей: пока владелец находился у себя, никто не смел и приблизиться, мы же не дикари! Однако сам факт ремонта показался Зиленчику добрым знаком. С утра явились два угрюмых алкаша, жаждущих опохмелки, с ними третий, трезвый невысокий старик, он поставил на пол деревянный ящик с инструментами - "чинить будем?" - Будем, будем! - ученый в восторге. Плотник приступил, двое за спиной молча наблюдали. Теплота и необычность картины ремонта на краю огромного разрушения умилили Зиленчика - "смотри-ка, нашли время, силы, значит, все восстановим, все еще будет..." - он даже всплакнул, отойдя в укромный уголок... Дверь вставили в проем, починили, для крепости набили красивую планку, лакированную, и зачем-то привинтили две прочные стальные петли, хотя ученый не просил об этом и довольствовался врезным замком. - Во-вторых, вызывал Глеб. И не только подал руку, правда, не глядя, но и простил, заверил, что ничего случайного и непредвиденного не планируется. Кончилось непрерывное ожидание погрома, как наивный Зиленчик называл выселение, можно спокойно посидеть, почитать, подумать... 11 Марк ушел и нескоро узнал продолжение истории. А было так. Зиленчик в своей каморке ликовал, наконец, прекратились его страхи. Он решил отметить событие. Постелил на стол салфетку, заварил в крошечном чайничке крепкого свежего чаю, обычно он довольствовался испитым до розовой бледности, достал из тумбочки хлеб, любимое сало - правоверным он не был, ведь ученый, черт возьми! - и баночку тщательно охраняемого меда, он прятал его в самую глубину, чтобы наглые молодые люди не позаимствовали, пока он выбегал в туалет. Подготовив все к трапезе, он спокойно отправился в теплую светлую кабинку, не спеша пообщался с любимой книгой, вымыл руки, высушил под заграничной сушилкой - включается от приближения руки, опять наука! - и спокойно шел к себе, предвкушая и сало, и мед, и горячий крепкий чай. Книги он увидел издалека - лежали у входа аккуратными стопками. В стену успели вбить гвоздь и на плечиках еще качалась - только закончили - его одежда: синий халатик, когда-то давали теоретикам, он сберег, его парадный пиджачок, он надевал его на защиты и прочие сборища, где почти незримо присутствовал... единственный платок, многократно согнутый, торчал из грудного кармашка, ярким пятном на темно-сером мышином фоне. Тут же стояла его личная табуретка узнали, что сам купил! - на ней постелена салфетка и стоял горячий чайничек с заваркой, рядом аккуратно сложены ломтики хлеба, сала, все, что было приготовлено у него... а вот меда стало явно меньше... На двери висел большой навесной замок, блестящий от свежей смазки. Новые петли оказались весьма кстати. Сделано быстро и добротно, не подкопаешься. Среди прочего хлама, тут же у двери, Зиленчик нашел веревку, опутал ею табуретку, перевернул вверх ножками, так, что получилась своеобразная корзина, сложил туда самые нужные книги, поставил сверху чайничек, еду, приладил на спину, а концы веревок обмотал вокруг себя. Потом, кряхтя, осторожно спустился на тропинку, стараясь не показать свою нетренированность - знал, что наблюдают и двинулся в сторону ближайшей щели. 12 Наверное, хватит, всему есть предел. Но это было бы неправдой - не так было! Он поскользнулся - ноги теоретика тонки и слабы, профессиональный недостаток - и, беспомощно размахивая ручками, грохнулся во весь свой небольшой рост. Веревка соскользнула с короткой шеи не задержавшись на круглой голове, табуретка упала, ударилась о каменный выступ, одна из ножек отломилась - он ее когда-то клеил-чинил и горестно отметил - подвела... выпали книги, разбился чайник, вылилась свежая заварка, разлетелись ломтики сала, хлеба, баночка с медом плюхнулась в темную воду и моментально исчезла... Он не стал подбирать даже книги - заплакал и пошел, странно размахивая руками, к щели... не оглядываясь, не рассчитывая вернуться туда, где на тонких плечиках, чуть покачиваясь, ждал его потертый парадный пиджачок. 13 Ну, вот, ребята, веселитесь, вы получили, наконец, эту малость - его конуру. Но своего не добились, не-е-т - он не умер, не сошел с ума, в этих людях есть своя неприметная сила, вам ее не понять. Он переродился, стал другим человеком. Или стал собой, скинул с себя всю шелуху?.. Перестал бояться. Может, не получилось бы, не будь того первого потрясения, вызванного корчеванием прибора?.. В конце концов, не так уж важно, какой силой нас расшевелит, раскачает жизнь - у одних страх, у других восторг, у третьего зубная боль... дело случая. Зиленчик стал другим, в Институт не вернулся, даже не зашел домой - а пошел, пошел на юг, прошел благополучно всю нечерноземную пустынную область, и кое-как заселенный чернозем... Он шел по дорогам Кавказа, не сгибаясь под пулями... Его не оставили без крова и еды - люди везде еще есть!.. Кто-то говорил, задержали его на Иранской границе - не верьте, неправда, он благополучно проник в Иран. От его одежды мало что осталось, но там было тепло, и жители, принимая его за паломника, кормили и жалели... И пришел момент, он ступил на землю предков, здесь теряются его следы. Кто говорил, что промелькнул он на каком-то симпозиуме, в пиджаке и при галстуке!.. другие слышали, что он бросил науку, занялся выращиванием фруктов, третьи сообщали, что стал врачом, и счастлив, что помогает людям... Лучше сказать - не знаю. Последние, кто слышал его голос, были те молодые люди, которые, притаившись, наблюдали за отступлением старика с табуреткой за спиной, видели его падение, и слабость. Одному показалось, что Зиленчик говорил -"мой живот, мой живот...", другой утверждал, что старик спрашивал - "как живете?.." В конце концов, решили, что никаких слов не было.