И тут, боюсь, слова бессильны, чтобы передать чувство, которое он испытывал, попадая в этот особый мир сосредоточенного покоя пробирки, колбы, простая пипетка, она творит чудеса... Все дышит смыслом, черт возьми, и каждый день не так, как вчера, новый вопрос, новый ответ... Не в технике фокус, не-е-ет, просто это одинокое дело для настоящих людей. Пусть заткнется Хемингуэй со своими львами. Сначала забираешься на вершину, да такую, чтобы под ногами лежало все, что знает человечество по данному вопросу, встаешь во весь рост, и... Правда, надо еще знать, что спросить, а то могут и не ответить или вообще пошлют к черту! Хотя говорят, не злонамеренна природа, но ведь мы сами умеем так себя запутать... И все же, вдруг удастся выжать из недр новое знание? И мир предстанет перед тобой в виде ясной логической схемы - это зацеплено за то, а то - еще за нечто, и дальше, дальше распространяешь свет в неизвестность, где лежит она, темная, непросвещенная, предоставленная самой себе природа...
Он романтик, и мне, признаться, приятен его пафос, порывы, и неустроенность в обыденной жизни, которая получается сама собой от пренебрежения очевидными вещами. Свет погаси, не забудь! 3
Он вспомнил, погасил, вышел и припер темноту дверью. И сразу в глаза ударил свет дневной. Деревья стоят тихо - и вдруг рядом с окном, напротив, с ветки срывается, падает большой желтый лист, прозрачный, светлый. Он безвольно парит, послушно, в нем уже нет жизни и сопротивления. Он падает в овраг на черную вздыбленную землю.
Подумаешь, событие, ничего не произошло. Но Марку зачем-то захотелось выйти, найти тот лист, поднять, будто в нем какая-то тайна. Он отмахнулся от своей блажи. Ну, Аркадий, вот так нищий! И что он сует в чудесный прибор по ночам? Гадость какую-нибудь сует, пичкает глупостями, а японец, добросовестный и несчастный, задыхаясь в пыли - ему же кондиционер нужен! - вынужден отвечать на безумные вопросы. Это ревность в нем разгорелась - я-то знаю, что спросить, а старик только замучает без пользы заморское чудо! Прибор представлялся ему важным заложником в стане варваров.
Чтобы отвлечься он выглянул в окно. Что это там, на земле? Пригляделся и ахнул - овраг завален обломками диковинного оборудования: что-то в разбитых ящиках, другое в почти нетронутых, видно, вскрыли, глянули - и сюда... и этого бесценного хлама хватало до горизонта. Только у дома виднелась черная земля, валялись остатки еды, кипы старых газет... Ох, уж эти листки, кто берет их в руки, подумал он, кому еще нужно это чтиво, смесь обломков языка с патокой и змеиным ядом - ложь и лесть?..
Молодец, я завидую ему, потому что иногда беру, листаю по привычке, злюсь, нервничаю, смотрю на недалекие бесчестные лица, и каждый раз обещаю себе - больше никогда! Ничего от вас не хочу, только покоя! А они - нет, не дадим, крутись с нами и так, и эдак!.. Марку проще, ему дорога наука, всегда нужна, интересна, отец, мать и жена. Ничего он не хотел, кроме комбинезона и миски супа. 4
С трудом дождавшись времени, когда занимают свои места разумные и уважающие себя люди, которые не бегут на работу, сломя голову, как на встречу с любимой, а знают себе цену... Марк никогда не мог понять этих, но привык к их существованию, и знал, что от них порой зависит дело, не в том смысле, как придумать или догадаться, а в том, чтобы дать или взять, позволить или запретить... Итак, он ждал, сколько хватило сил, потом вытер ботинки тряпкой, что валялась у двери, пригладил волосы рукой, и вышел из дома.
И тут же увидел извилистую тропинку, она вела в овраг, исчезала, и появлялась уже на противоположном склоне. Марк шел по плотной скользкой глине, разглядывая обломки богатой научной жизни, вспоминая сокровищницу провинциальной лаборатории - дешевое зеленоватое стекло, единственный резонатор, рухлядь, над ним тряслись...
Пусть восхищается, меня же больше привлекают старые простые вещи, которых здесь тоже было множество - посуда, мебель... Выбрасывая, мы оставляем их беззащитными перед случаем, для которого нет двух одинаковых вещей, Им всем беспроигрышно предсказана непохожесть. Можно было бы приветствовать такое преображение, живописные трещины и патину, мечту эстета... если б случай так часто не превосходил своим напором и жестокостью внутреннюю устойчивость; то же относится к людям - может, испытания и хороши, но под катком все теряет свои черты.
Марк выбрался из оврага и двинулся через поле, холмистую равнину, усеянную теми же обломками, к высокому зданию на краю леса, километрах в двух от оврага. Это и был Институт Жизни. Холмы по пути к нему чередовались со спадами, поле напомнило Марку начертанный уверенной рукой график уравнения. Вот что значит научный взгляд на вещи, мне бы и в голову не пришло искать строгие периоды в вольно расположенных холмах. Эти подъемы и спады скорей напоминают живое дыхание... или музыку?.. Мы часто отворачиваемся от жизни с ее жесткой линейностью причин и следствий, и обращаемся к природе... или языку? - ведь в нем те же свободные вдохи и выдохи, и есть разные пути среди холмов и долин, прихотливость игры, воля случая, возможность неожиданных сочетаний... Конечно, Марк мгновенно поставил бы меня на место, указав на простые законы и периоды, лежащие в основе гармонии, и был бы прав. Уж слишком часто мы растекаемся лужею, не удосужившись рассмотреть за пыльными драпировками простую и жесткую основу... Но я возвращаюсь к своему герою, он на пороге новой жизни.
Марк шел и думал - наконец, он встретит своего Глеба. Наверняка это седой старик, мудрый, все поймет... Перед ним сказочный образ юношеских лет, простота взгляда, решительность и всезнайство той газетной статьи. Он хочет видеть идеал, лишенный сугубо человеческих слабостей. Трудно поверить в гения, который чавкает за едой, потеет, впадает в истерики... Что поделаешь, юность, в своей тяге к совершенству, безжалостна и неблагодарна.
А небо над ним ослепительное, осенние деньки, поле окаймлено сверкающим желтым, за Институтом синий лес, над ним грозные тучи. Кругом тьма, здесь ясно, здесь центр земли, все самое лучшее собрано, славные дела творятся!.. Пусть я не верю, как он, но почему бы не свершиться чьей-то судьбе по сценарию славного индийского фильма, в котором ружье само выстрелит через десять лет и поразит на месте негодяя, а юное и светлое существо добьется блаженства. Простая мудрость таких сюжетов становится ясней с годами, жажда счастливого конца оказывается сильней любви к истине. О чем мы тогда тоскуем? - чтобы все неплохо кончилось, без больших унижений, боли и душевных мук. Уверяем себя, что заслужили, умеем себя утешить; это не достоинство, а дар нам, чтобы не было так страшно.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Полсотни лет тому назад здесь было поле, росла рожь, и жили два мальчика - Глеб и Аркаша. Учились в сельской школе, потом уехали в город, там учились. Способные ребята, правда, Глеб шалопай, красивый малый. Надо бы упомянуть о времени, но об этом многие уже писали люди исчезали, приходили другие... И с Глебом случилась неприятная история, в компании что-то лишнее сболтнул, а, может, слышал, как другие говорили... Одни пошли под суд, другие просто растворились в утреннем тумане, а Глеб выплыл. После этого многих арестовали, и Аркадия тоже. Донос показали - знакомым бисерным почерком... А Глеб стал академиком, директором нового Института. Деревню свою снес, зато построил на этом месте город, провел электричество, газ, дорогу протянули. Были здесь открытия, книги, статьи, и Глеб радовался, что, как хороший корабль, плывет и не тонет. Та мелкая история, минутная слабость забылась - пропал Арканя, а что я мог?..
Проходит тридцать лет и в вестибюле на коврах появляется странного вида личность, вахтер не пускает, оскорбляются зеркала... Выходит Глеб, обнимает за плечи этого бродягу - "Аркашка, друг..." Они идут в директорский кабинет, и здесь бывший заключенный говорит академику, что знает про донос. - Такое время было, Аркадий, с ножом к горлу... Могло быть наоборот.
Что скажешь, могло. Но все же было вот так, а не иначе. - Тебе давно отдохнуть пора, - говорит Глеб, - но я пойду навстречу, дам тебе место, работай. С условием - молчи. Пойми, так уж случилось.
Аркадий согласен, он мечтает осуществить свои идеи, хотя сил в себе больше не чувствует. "Случилось... Сначала дни радостно бежали, я жил. Потом - ползком по грязи... Вдруг что-то невероятное произошло - и опять ясный день, но ты уже как бы ни при чем. Ушло время."
Да, старость - становишься ни при чем. Удивительно интересно может быть вокруг, как в кино, а ты стоишь невидимкой, тебя уже никто не слышит. Ни сделать, ни крикнуть невозможно - бесполезно: новые пришли, они сами хотят все свершить, сила и время на их стороне. Особенно, если твое дело наука - в ней, если первый сделал, то второго быть не может. По крупному счету, конечно. Хотя второй тоже человек, ему должно быть интересно жить, копошиться. исследовать что-то, и приходить домой довольным. Аркадий не хочет понимать, что и не второй он, и не сотый даже, а вообще не в счет. Он решил головой пробить стену. Что тут скажешь... Можно проклинать время, людей, несправедливость случая... или пожелать гибкости несчастному, и мудрости - найти новый интерес. 2