Не надеясь на веревку, он плетется в коридор, где, как спящие бегемоты, притаились мощные центрифуги со вздернутыми высоко вверх чугунными крышками, отдыхают от бешеных сил точеные роторы на титановых струнах, вкусно пахнет машинным маслом... Он вздохнул, положил голову на край, привычным движением опустил рычаг: сдвинут запор с громадной пружины, крышка тронулась и, разгоняясь, всем весом падает на тощий затылок. 18 Так как же было? Все сходятся на том, что несчастный оказался ночью в Институте. Но дальше начинаются расхождения. Тело нашли, но без признаков облучения... и никаких следов на затылке!.. А магнит, действительно, оказался вывернут. Решили, что покойный напоследок, из вредности, испортил бесценную вещь. Потом оказалось - ничего подобного, открытие! создан новый уникальный прибор! Так что мысль, озарившая его на кухне, видимо, имела место. Что же касается души и ее прозрения... С легкой руки классика, все затвердили, что рукописи не горят. Не знаю, но вот люди - исчезают, и бесследно! Никаких, конечно, душ и в помине - только дела, слова, взгляды, жесты, только они, вспорхнув, витают в атмосфере жизни... и тают как туман, если не находятся другие живые существа - воспринявшие по частицам, запомнившие, усвоившие... А если и находятся, все равно несправедливо: человек глубже, сложней, интересней всех своих слов и дел, в нем столько клубится и варится, такого, о чем он и сам не подозревает.
Глава шестая
1 Споры, доходящие до драк, между сторонниками разных течений весьма забавляли Глеба, и облегчали ему жизнь. Он время от времени сбивал людей в кучи и выявлял расхождения, это называлось - диспут. Марк уже наблюдал десятки таких встреч и сам принимал участие, но на этот раз готовилось что-то чрезвычайное: коварный Глеб решил столкнуть непримиримых единомышленников. По всем этажам расклеены черные с голубой каемочкой плакаты - "Экстравертная теория жизни". Тому, кто не знает иностранных слов, еще раз напомню: экстраверты - ученые, верующие, что источник Жизненной Силы находится вне нас. Собрались в просторном зале, сели: слева, поближе к открытому окну, то есть, к жизни, сторонники практика внешней идеи Ипполита. Чуть подальше от сцены, но тоже с этой стороны расселись почитатели чистой науки, единого источника, с искрами в глазах, верой в истину - это болельщики Шульца, теоретика внешней идеи. Самого еще не было, он с болельщиками не якшался, почестей не любил, возникал из темноты и уходил своими путями... Справа развалились, неприлично развязны, нечесаны, небриты, крикливы - ни во что внешнее не верящие приверженцы внутренней идеи, или интраверты: они пришли позабавиться, поглазеть на Дон Кихота, собирающегося выяснить отношения с хитрым Санчо. Посредине возвышается фигура великого организатора всех свар, Глеба-искусителя, эквилибриста и пройдохи; он, стоя за традиционным сукном, утихомиривает публику вступительными словами, обозначает рубежи и горизонты, ориентирует массы - его самое любимое занятие, если не считать простых удовольствий и глазения на экраны работающих приборов. Глеб начал одновременно мутить воду и ловить в ней рыбку. Бросив несколько намеков, он сделал смертельными врагами сидевших на пограничных стульях с той и с другой стороны, потом отметил свои заслуги в деле примирения идей, и, наконец, представил слово отсутствующему Шульцу. И тут же из пустоты, где только край ковра, паркет и ножки стульев, возникли остроносые ботинки, потом брюки, а за ними вся фигура в черной тройке. - От Зайцева небось... - кощунственно заметил Максим, сложив пухлые ручки на животе. На него зашикали женщины, обожавшие маэстро независимо от своих научных интересов. Шульц взошел и тихим голосом начал. В темноте, в заднем ряду Аркадий с усилием различал слова, прислонив ладонь к уху с седыми рысьими кисточками, и наклонившись так, что заныла поясница. 2 Слушал и Марк, он в третьем ряду, перед ним серебрится затылок Штейна. Учитель на расстоянии, к этому юноша уже пришел, хотя для убийства не созрел еще. Он уже не тот мальчик с сияющими глазами, каким был в начале. Из него вымело и восторженность и самолюбование. Зато обнаружились странные отклонения, не присущие истинному служителю этой веры - он все хочет сделать сам, никого не слушает, ни с кем не дружит, даже ради дела, погружен в сомнения, не радуется успехам... Он смотрит на Шульца, его смущает неистовство странного человека, понявшего, что самое важное не в нем, а где-то снаружи. "Это не по мне!" Он тут же корит себя за ненаучное высказывание "вникни в факты, ведь для ученого - где истина, там и я". 3 О чем говорил Шульц, трудно рассказать несведущим в науке, особенно, если сам несведущ. Он начал, наклонясь вперед, бледным лицом паря над первыми рядами. Он летел в безвоздушной высоте, глаза в глубоких впадинах полны огня, с кончиков когтистых пальцев сыплются искры... Ничто на земле не происходит без высшего влияния, ничто не остается незамеченным и безответным, на нас струится свет истины, мы, по мере сил, должны отвечать, и, даже не сознавая того, отвечаем. То были не простые слова - стройными рядами шли доказательства: погода, землетрясения, солнечные пятна... наконец, вся жизнь под управлением и наблюдением, в том числе и стройные пляски молекул, которые маэстро наблюдал через увеличительное стеклышко... И все совершенно научно, с большим педантизмом записано на бумаге, папирусе, телячьей коже, закопченном барабане... Никаких духов не вызывал - басни, сплетни - он только о вечном огне, неделимом центре жизни. Он против необоснованных утверждений, что можно призвать души умерших - вздор, мертвые уходят и не возвращаются. Где центр - вот в чем вопрос!.. Зал в искрах, по спинам мурашки, женщины сползают с кресел, протягивают кудеснику руки - "где, где?.." Справа, где окопались штейновские консерваторы, ехидство и смешки; Ипполитовы приспешники, наоборот, подавлены и молчат: маэстро, выстроив общую теорию, закрывает им дорогу к опошлению идеи мелкими фокусами. - Небольшой опыт... - Шульц скромно вытаскивает из рукава потрепанный томик, из другого запечатанный сосуд - пробка, сургуч... Поставил сосудик на кафедру, у всех на виду, читает на заложенной странице, монотонно, с хрипом, завываниями... замолкает, уходит в себя, нахохлился, смотрит вверх, и птичьим голосом выкрикивает несколько странных для нашего уха слов. И чудо! колба засветилась туманным голубым, все ярче, вот уже слепит глаза - и со звоном разлетелась, по залу разносится запах озона и лаванды, которой травят вездесущую моль, способ надежный и безвредный. - Факт связи налицо, нужны дальнейшие усилия. Шульц сошел в зал. - Чего он туда кинул? - вопросил Максим, который ни во что не верил, но фокусы любил. 4 Конечно, ничего не кинул, и страшно устал, черный костюм волочится балахоном. - Поле, поле!!! - кричат его сторонники, - дай нам поле, мы переделаем мир! Накормим семьи, успокоим жизнь... Мы не оставлены, не забыты, за нами в случае чего присмотрят, не дадут незаметно, без вознаграждения сгинуть, осветят будни, оправдают надежды, утешат, утешат... - Чертовы идиоты! - с досадой сказал Штейн, - истина никому не нужна. При обсуждении он встал и говорит: - Вера докладчика чиста, он бессознательно внушает нам то, во что верит. А сотрудникам сказал: - Может он гений, но только гений желания, а желание у него одно верить. 5 Марк вспомнил, как на днях приперся к нему сам Ипполит. Штейн в командировке, и этот тайным образом просочился на вражескую территорию - с подарочками, цветными наклейками, импортными карандашиками, белый человек к туземцу. Предлагает совместный труд "ваши вещества, ваши вещества..." Не дождавшись согласия, криво усмехнулся: - Вы несговорчивы, это все ваше поле. Сильное, спору нет, только форма подкачала... И стал подкручивать Марку у правого виска. Тот с трудом отбоярился, пусть кривоватое, но мое... а вскоре чувствует жжение под веком. - Да у вас коньюнктивит... - глянул всеопытный Аркадий, - ячмень собрался. И неожиданно быстро и точно плюнул в глаз. Марк отшатнулся - и этот! Аркадий же, без стеснения: - Старинный способ, помогает. - Аркадий... - Что, что Аркадий?.. Так было и будет, наука тут ни при чем. 6 После Шульца, казалось, делать нечего, вершина науки обнажилась от туч. Но Ипполит не дрогнул, вышел, за ним вереницей ассистенты, волочат кабели, трубы, сыромятные кожи, канистры с голубыми и желтыми метками, усилители, громкоговорители... И началась свистопляска. Ипполиту не надо теорий, он сразу быка за рога - обвел зал мутноголубым взглядом: - Усните... и чувствуйте - везде токи, токи... Из рядов тут же вываливаются мужчины и женщины, кто с руками за головой, кто за спиной, кто с вывернутой шеей... дергаясь, блюя на ковровую дорожку... - Нет, нет... - вскочив с места, Глеб призывает к порядку, у самого судорожно дергается рука. Половина зала в корчах, сопят, свистят носом, хрюкают, другая половина в недоумении или смеется, сучит ногами, с удовольствием наблюдая поведение коллег. Причем, смешались лагеря и убеждения, и среди штейновских сторонников оказалось немало сопящих и хрюкающих... Но главное только начиналось: овладев залом, Ипполит сосредоточился на внешней силе, стал вещать, цитируя классика Петухова, о разного рода вампирах и карликах, сосущих и грызущих, впивающихся, творящих черные дела... И в воздухе перед ним возникали ужасные рыла с клыками. обагренными людской кровью, сверкающими неземной злобой глазами... и все они были знакомы докладчику, занесены в его списки, от высших чинов, редко наведывающихся к нам, до едва заметных глазом, но вызывающих болезненные язвы и расчесы. Впавшие в транс прекрасно видели этих гадов и в то же время не замечали своих трезвых соседей, те же, наоборот, наслаждались поведением братьев по разуму, и ничего, кроме огней в темноте, углядеть не могли. - Может голограмма для восприимчивых? - задумчиво сказал Штейн, - у него несомненные способности... Сверкание прекратилось, Ипполит перешел к следующей теме. - Я вызову несколько душ, - он говорит. Как я говорил уже, среди экстравертов нет единого мнения, сохраняются ли души сами по себе, со своими личными достоинствами и недостатками, или же, как доказывал Шульц, вливаются после смерти в общий центр и растворяются в нем. Шульц, сторонник истины печальной и жестокой, принципиально против вызывания, этого невероятного опошления внешней идеи: взял, видите ли, да притащил к себе на кухню гения, чтобы с ним потрепаться, картинка милая сердцу хрюкающего обывателя, но чуждая высокой науке. - Пожалуй, хватит, повеселились, - Штейн встал и не спеша пошел к выходу, за ним его сторонники, из тех, кто не уснул и мог волочить ноги. Штейн не такой уж ортодокс, чтобы все здание жизни сводить к простому сочетанию молекул - он твердит о сложных цепях, запутанных сетях, в которых рождаются образы; мы вспоминаем наши чувства, прикосновения, звуки, слова - и вся эта толпа крутится и вертится по бесконечным путям - внутри нас, внутри нас... "Мы сами себе и духи, и дьяволы, и вампиры" - так он говорил, и верный ученик был с ним согласен: человек все может, всего добьется, сам себе и Вселенная, и царь, и Бог.