Глава третья
1 Теперь, если его спрашивали - "как дела?", он уже не отвечал как раньше -"ничего", а только - "никак". Счастливчик, а вечно недоволен - так о нем говорили. И, действительно, по здешним понятиям ему везло - сделал важную работу, втерся в первые ряды, якшается с самим Штейном... Но покоя не было в нем, наоборот, с годами беспокойство усиливалось - "И что, это все?" - он спрашивал себя. Главные вопросы оставались неразрешенными, а мудрости примириться с этим по-прежнему не было. Он больной, уже говорили, здоровый не станет так себя мучить. - Отчего бы вам не записать все это? - спросил Аркадий, выслушав язвительный отчет Марка об институтских хитросплетениях. Старик шаманил над варевом из овощных очисток, подзаборной зелени и двух мелко раздробленных котлет, которые ухватил по ветеранскому пайку. Он называл суп "молодежным". - Довольно ядовито получится. - Писать? Зачем? - удивился Марк. Писанина не казалась ему почтенным занятием, несмотря на молодость, построенную на книгах. А, может, именно потому?. - Плавание в тумане, ловля блох в темноте. Результат - банальность: любовь, ненависть, страх... Что я - я? могу нового сказать? Я и не жил. - Опять вы со своей фундаментальностью... - скривился Аркадий. - А что же вы делаете, если не живете? Все будет новое - все!.. - Эти "хобби" не для меня. Аркадий пожал плечами и приступил к разливанию супа по тарелкам. Еда заняла их и отвлекла от высоких тем. 2 Нет, нельзя сказать, что пропал его интерес к делу, но рядом с интересом поселилось равнодушие, и даже отчаяние: никчемная жизнь грозила ему из темного угла, а он больше всего боялся пустой жизни. Оттого ему часто становилось тошно, душно, в тридцать пять он не мог смириться с тем, что оказался обычным человеком. Он раскрывал журнал и видел: модные пиджаки удаляются, шикарный английский рокот уже за углом... "сделано, сделано" звенели ему колокольчики по утрам, но и это его все меньше волновало - "пусть... надоело бежать по общей дорожке..." Но позволить себе остаться на обочине, ни с чем... как Аркадий, которого выкинули за борт жизни? Самому?.. Ему не простила бы мать, и Мартин, конечно, тоже. Как-то они основательно надрались с Аркадием... Ну, можно ли было представить в начале! Старик, захмелев, завел свою любимую песню: - Мы вольные птицы, пора, брат, пора - Туда где, туда где, туда где, туда - Когда где, когда где, когда где, когда - Всегда где, всегда где, всегда где, всегда ....................................... - А не надоела ли тебе моя рожа? - Марк сам себе надоел. - Не-е, ты мне кое-кого напоминаешь... Я тоже был идиот. - Я сам себе надоел, понимаешь?.. Устал от себя. - Ты еще молодой, нельзя так говорить, дело-то интересное у тебя. - Дело-то, конечно, ничего... Я сам себе не интересен стал. - Главное - живи, тогда все еще можно починить. В тот вечер у них была "шрапнель" - солдатская каша, банка отличного майонеза и много хлеба. Старик всегда беспокоился - "хватит ли хлеба?" Его хватило, и до глубокой ночи они, спотыкаясь, вели сердечный разговор. Вышли на балкончик, что повис над оврагом. Звезды лупили с высоты бешеным светом. "Бывает осенью, - сказал старик, - а луны, этой плутовки, не надо". Он свет луны считал зловещим, в лунные ночи стонал, кряхтел, вставал раз двадцать, жадно сосал носик чайника, сплевывая заваренную траву. Марк, как пришел к себе, лег, так все перед ним поплыло; он устроил голову повыше и в такой позе исчез. Очнулся поздно, идти некуда, на душе пусто. Лежал и думал, что же происходит с ним, почему его стройные планы рассыпаются, жизнь сворачивает на обочину, а из него самого прет что-то непредвиденное, непредсказуемое - он начинает ненавидеть день, ясность - и самого себя. 3 - Вы хотя бы самому себе верите? - спросил его как-то утром Аркадий. Они схватились по поводу неопознанных объектов. Старик доказывал, что наблюдают: идея ласковой опеки со стороны неземных служб сомкнулась в нем со вполне земным опытом. - Не нужно им приборов - и так слышат, видят, даже в темноте. Такого рода прозрения посещали Аркадия периодически, с интервалами в несколько месяцев. Марк не мог поверить в болезнь, искренно считая, что стоит только развеять заблуждение, как против истины никто не устоит. - Вы это всерьез? - Странный вопрос, я никогда не играю в прятки с истиной, это она со мной играет, - высокопарно ответил Аркадий, и добавил: - Насчет слежки... Я кожей чувствую! С этим спорить было невозможно, Марк замолчал. - Послушайте, - сказал ему Аркадий через пару дней, - почему бы нам в воскресенье не пройтись? - Что-то случилось? - Ничего не случилось, - раздраженно ответил старик, - там можно не спеша обо всем поговорить. Он плотно завесил окна в комнате - "чтобы из леса не подсмотрели...". Марк заикнулся об экономической стороне и что техника не позволяет. "Дозволяет, дозволя-я-ет..." - с жуткой уверенностью тянул Аркадий, а потом объявил, что подсматривать можно не только через окна, а также используя электропроводку и водопроводные трубы. "Про волноводы слыхали?.." Он перерезал все провода, наглухо прикрутил краны. Надо ждать просветления, решил Марк, а пока приходилось сидеть в темноте, разговаривать шепотом и слушать бесконечные лагерные байки.
В воскресенье утром старик натянул дубовой твердости валенки, намертво вколоченные в ярко-зеленые галоши, на лицо надвинул щиток из оргстекла, чтобы не вдыхать напрямую морозный воздух, поверх телогрейки напялил что-то вроде длинного брезентового плаща. Плащ-палатка - решил Марк, всю жизнь бежавший от военкома как черт от ладана - "вообще-то годен, но к службе - никак нет..." Он до сих пор с трепетом вспоминал старуху, горбунью из особого отдела - "мы вас возьмем..." - и отчаянные попытки мухи отбояриться от паука. 4 Они пошли по длинной заснеженной дороге, потом по узкой тропиночке, где снег то держит навесу, то ухнешь по колено, мимо черных деревенских заборов, вялого лая собак, нерешительных дымков, что замерли столбиками, сливаясь с наседающим на землю сумраком... Прошли деревню, стали спускаться в долину реки, и где-то на середине спуска - Марк уже чертыхался, ботиночки сдавали - перед ними оказалась вросшая в землю избушка. Два окна, у стены узкая скамейка... Старик молча возился с замком, Марк с изумлением наблюдал за ним - столько лет скрывал! Дверь бесшумно распахнулась, словно упала внутрь, открывая черную дыру. - Входите. Марк нагнулся, чтобы не задеть головой, хотя был скромного роста. Из крошечных сеней прошли в комнатенку, единственную в этой халупе. Аркадий вытащил из щели между бревнами коробок, чиркнул, поджег толстую фиолетовую свечу, что торчала посредине блюдца на большом круглом столе. Здесь же лежали кипы старых газет и с десяток яблок, хорошо сохранившихся. Ну, и холод, не подумал - почувствовал кожей Марк. Свет пламени перебил слабое свечение дня, возникли тени. Половину помещения занимала печь, в углу топчан, у стола два стула, перед окном разваленное кресло. - Чей дом? - как бы небрежно спросил Марк. - Мой. 5 Когда его выгонят из города... Он был уверен, что вытурят р-разберутся в очередной раз, наведут порядок... или придерутся к бесчинствам в квартире, запахам, телевизионным помехам... Он всегда готовился. А здесь блаженствовал, хотя понимал, что смешно - никуда не скроешься. - Здесь нет микрофонов, - гордо сказал он. - Сейчас печь растопим.