С внушительным видом, сознавая тяжелую ответственность, свалившуюся на его плечи, он доверил Дебуру продолжение следствия. Он настолько серьезно относился к новому заданию, что иногда это выглядело довольно комично.
— Теперь мы остались вдвоем, — сказал Дебур Гордону, вежливым жестом приглашая его сесть на канапе.
Гордон, продолжая напряженно стоять, сразу начал речь, которую он приготовил для Леже:
— Я требую, чтобы немедленно проинформировали мое посольство. Без адвоката я больше не скажу ни слова!
— Вы можете связаться с вашим посольством и вашим адвокатом, когда захотите. Успокойтесь, вы же свободны.
— Ваш коллега… — пробормотал Гордон, сбитый с толку таким неожиданно мягким обращением.
— Теперь я занимаюсь этим делом.
— Пришел некий господин Шварц или что-то в этом роде, который сказал, что его вызвали, — доложил жандарм.
— Извините… — Дебур быстро вышел на лестничную площадку, чтобы встретить его.
Спустя некоторое время Гордон услышал стон. Затем… Возможно ли это? Мэнни плакал? Тот Мэнни, которого знал Гордон, не имел ничего общего с тем, который вошел в спальню.
Шаркая ногами, без стыда вытирая рукавом пиджака покрасневшие глаза, Мэнни рухнул в кресло, ошеломленно глядя на Гордона. От великолепного Мэнни почти ничего не осталось. Еще немного, и Гордон должен был бы его утешать.
— Господин Шварц, — начал Дебур, стоя перед Мэнни. — Мы вызвали вас, чтобы вы подтвердили, как господин Сандерс проводил время вчера во второй половине дня. Однако нам больше не нужны эти сведения, так как мы только что узнали, что мадам Сандерс умерла где-то пополудни. И все-таки, поскольку господин Сандерс не помнит…
— Это с ним часто происходит. От этого он не чувствует себя хуже, — прервал Дебура. Мэнни, который, даже в убитом состоянии, казалось, мог говорить с людьми лишь властным тоном.
— Он был именно в таком состоянии, когда вы привезли его сюда вчера вечером?
— Невозможно узнать, когда господин Сандерс находится в «таком состоянии». Это никак не проявляется.
— Вы не вошли вместе с ним в квартиру?
— Я не выходил из своей машины, — сухо ответил Мэнни.
— В таком случае, господин Сандерс поднялся один?
— Да, как взрослый человек.
Раздался телефонный звонок.
— Месье Дебур, вас спрашивают, — сказал ему полицейский, печатавший на машинке. — Это мадемуазель Блан-шар.
— Если вы позволите, я поговорю с ней из вашей спальни.
И не дожидаясь ответа Гордона, Дебур вышел, закрыв за собой дверь.
Выйдя во двор, Гордон глубоко вздохнул, как заключенный, вновь обретший свободу после долгого заключения.
Мэнни посмотрел на него. Обычно его живые глаза смотрели прямо на собеседника, с любопытством и властностью; сейчас же они казались остекленевшими. Они еще не сказали друг ругу ни слова, и Мэнни молчал, считая, конечно, все слова бесполезными. Не зная, как выразить свою скорбь, он взял Гордона за руку.
— Я не понимаю, — сказал Гордон.
— Чего?
— Что он позволил мне уйти вот так, не задавая больше вопросов.
— Почему бы он стал задавать тебе вопросы. Ты должен знать об этом деле еще меньше, чем он.
— Не беспокойся, он еще задаст их. Однако прежде он подумает. Он не такой, как другой полицейский. Видел бы ты этого громилу. Еще немного, и он надел бы на меня наручники.
— Кто это был? — спросил Мэнни, нахмурясь.
— Не знаю… Может быть, комиссар? Почему ты спрашиваешь?
— У меня есть связи. Достаточно назначить соответствующую цену, чтобы заставить его провести скверные четверть часа. И кто знает… — Мэнни зло улыбнулся: — Если у него нет друзей, более влиятельных, чем мои…
Он прищелкнул языком:
— …Можно покончить с его карьерой?
Он показал ему свою машину. Улица была пустынна, но он припарковал ее на обозначенном месте.
— Почему бы тебе не пожить у меня? По крайней мере, на время следствия, предложил он, вставляя ключ в зажигание.
— Не хочу тебе докучать…
«Еще одна вещь, которой я был бы ему обязан», — подумал Гордон, испытывая облегчение при мысли, что по крайней мере у него есть в мире хоть один друг.
Что же касается Мэнни, то он был обязан Гордону тем, чего нельзя купить за все золото мира: своей жизнью, которую Гордон спас ему в Корее.
Это была одна из причин, почему Мэнни, как только сколотил состояние, не переставал выражать весьма преувеличенным образом свою благодарность.
— Я испытывал большую привязанность к этой малышке, — проворчал Мэнни, заводя свой «ягуар», прежде чем стремительно помчаться по почти пустынной улице, которая тоже, казалось, отдыхала.