- Простите, mon ami! – сказал граф, улыбаясь и прижимая руку к сердцу. – Я запомню: Le autel et l'honneur !!
- La religion[48]! – поправил Крыжановский.
На пороге Толстой сказал: «Как вам угодно!», и оба вышли под набухшее дождем вечернее небо.
Через дорогу они сразу же приметили известного своими пьяными штуками генерал-майора Семенова, поддерживаемого в устойчивом положении усилиями ординарца. Последний, безусый ещё мальчишка, что есть сил пытался не пускать начальника в земляную избёнку, где, как было известно Максиму, квартировала семья маркитанта. Генерал зычно ревел и ломился в бревенчатую дверь, натурально походя на медведя – неуклюжего до времени. Дверь не поддавалась – видимо изнутри подперли чем-то тяжёлым.
Завидев вышедших на крыльцо дуэлянтов, Семёнов тут же оставил избу и стал радостно размахивать в воздухе ручищами, чем ещё больше напомнил косолапого. Адъютант облегчённо вздохнул.
Толстой поморщился и тихо обратился к Максиму:
- Теперь его превосходительство будет говорить глупости, а моё сиятельство станет отвечать. Прошу вас, полковник, не придавайте этому значения!
- Что же вы, Василий Игнатьевич, – много громче обратился Толстой к подошедшим, – все еще не отправились к madam douce?
- Mon ami Fedoras! – вскричал генерал радостно, а Толстой зло шепнул: «Сам ты «федорас»!»
- Mon ami Fedoras! – повторил бригадир и прослезился.
Он безуспешно пытался схватить руку Толстого, но тот ловко уклонялся, делая вид, будто указывает дорогу. Куда дорогу и зачем, несущественно.
- Граф! – тихо сказал Крыжановский, – если он вам сейчас скажет какую-нибудь колкость, не смейте и думать, чтобы сделать вызов!
Толстой отвлекся, а генерал, воспользовавшись этим, поймал его ладонь.
- Ешута!
Ординарец испуганно вздрогнул.
- Ешута! – заорал генерал громче прежнего. – Граф! Требую окончания историйки!
- Давайте в следующий раз! – ответил Толстой, высвободил, наконец, руку и кисло возразил:
- Окончания попойки, а не историйки вы требуете!
- Позвольте, граф! – запротестовал Семёнов. – Анекдот хорош концом! Без концовки – это и не анекдот вовсе!
- Ну, хорошо, monsieur, – ядовито прошипел Толстой и открыл, было, рот, чтоб окончить историю.
- Граф!
Толстой закрыл рот.
- Граф, – повторил Крыжановский, – смею предположить, с прошлого раза финал истории изменился?
- Да, полковник, – смиренно ответил Американец, хотя блеск в глазах отвергал малейшее смирение, и повернулся к Семёнову.
- Право, генерал, уже пора домой! Какое вам дело до госпожи Ешуты? Ну, лежала и лежала[49] – таких красавиц всегда было вдосталь еще со времен Александра Великого!
- Или раньше, – пробормотал бригадир.
- Конечно, раньше! – кивнул Толстой. – Пойдемте, я провожу вас! Эй, прапорщик! – махнул он ординарцу, – Ну-ка, подставляй плечико!
Крыжановский остался дожидаться посреди улицы.
- Куда-то денщик ваш помчался, – пробормотал возвратившийся Толстой, – право слово – чистый заяц, только пятки мелькали.
- Илья? – удивился Максим. – Вот уж не знаю! Куда бы ему направиться? Обычно сиднем сидит в избе, добро сторожит.
Толстой сделал вид, что задумался.
- Куда бы вы пошли, граф, – продолжал Максим, – если бы были лакеем, а ворчливый барин убрался посреди ночи? Куда?
- О, mon ami! – хохотнул Толстой. – По-моему, ваш отрок слишком молод для этого!
Хотя Крыжановский и говорил, что не терпит гусарщины, но не удержался – улыбнулся: уж слишком забавное зрелище представилось – денщик в борделе! Смеющиеся женщины, мятые гусарские доломаны[50], небрежно сваленные на диван, дым над биваком – видно аж в столицах, и посреди этого разгула – Ильюшка-отрок. Зрелище – нелепее представить сложно!
- Вряд ли, граф, – сказал Максим. – Однако рад, что вы не заподозрили в моем человеке филёра!
- Как бы не так, сто к одному, что он, шельма, подслушивал под дверью, – без обиняков заявил Толстой.
- И верно, – смутился полковник. – С него станется…
Было около трёх часов утра, когда они дошли до конюшни и вывели лошадей. Конюх спал у ворот в обнимку с пустым кувшином.
Сытые и истосковавшиеся по скачке кони пошли резвой рысью, и вскоре лагерь русской армии скрылся в вечерней мгле. Совершив большой крюк, чтоб оставить в стороне французские позиции, дуэлянты выехали на Калужскую дорогу.
- Максим Константинович! – нарушил молчание Толстой. – Верно, князь Понятовский сейчас спокойно почивает себе, и невдомёк болезному, что мы с вами отправились по его грешную душу. Кстати, если не секрет: что у вас там вышло с этим благородным господином?
48
La religion et l'honneur! – Вера и честь! (фр.) Речь идет о девизе на фамильном клинке Крыжановского. autel – чаще употребляется как "вера" в переносном значении, religion – в прямом.
49
Видимо, анекдот Толстого основан на "Парцифале" Вольфрама фон Эшенбаха. А именно на игре слов в имени одного из персонажей – "дама Ешута" (dame Jeshut) и "дама лежала" (dame gisoit).