Ревнивцы бывают прямолинейно вспыльчивые - и изощренные, притом, что оба типа имеют несомненную манию. Прямолинейно вспыльчивый, едва почуяв повод для ревности, тут же берет супругу за грудки (часто - буквально) и требует объяснений, объяснениям не верит, но тем не менее после продолжительного скандала на время успокаивается. Ревнивец изощренный любит намекнуть жене, что он нечто знает, изводит ее этими намеками и доводит до того, что она сама спрашивает: да в чем ее подозревают, наконец! После этого подозрения помаленьку, в час по чайной ложке, выкладываются. После этого изощренный ревнивец со сладострастием выслушивает оправдания и умело рушит их одно за другим (или ему кажется, что рушит), эту игру оправданий и опровержений он готов длить до бесконечности...
Я не отношусь ни к тому, ни к другому типу - и не ревнив вообще. Но я не выношу тайн за моей спиной - тайн существа, ставшего моей частью, - это ведь так же странно, как не знать, что делает твоя левая рука. Поэтому я без дураков спросил Нину, с кем это она так долго сидела сегодня. Она ответила: это бывший сокурсник. У него проблемы в семье, встретились, он рассказал. Я посоветовала, как могла.
- Только сегодня встречались?
- Нет, еще неделю назад. Он попросил через неделю опять его выслушать, ему ведь некому поплакаться. Я согласилась.
- То есть - психологический практикум? Тренируешься?
- Да нет, по дружбе. Мы дружили когда-то. Потом он влюбился, женился... Ну и так далее.
- А теперь жалеет, что сделал не тот выбор?
- Наверно. То есть не наверно, а точно, если начал в любви изъясняться.
- Тебе?
Она грустно усмехнулась.
- Кому ж еще.
- Будете опять встречаться?
- Нет. Если бы он просто плакался, а раз признания пошли - нет. Зачем ему морочить голову?
- Это мудро. Ты умничка. Я тебя люблю.
- А я тебя.
Потом мы подтвердили любовь делом, и она заснула, а я ворочался, и в голову лезли дурацкие мысли.
Счастливый жених, муж, удачливый делец, весь в заботах, я многое упустил из виду. Например, Нина так и не рассказала ничего о посещении Петрова, о том, как он признавался ей в любви накануне своего сумасшедшего пришествия ко мне с пистолетом и предложением дуэли. Я-то ей все описал в подробностях, а она - молчок. Далее. Курсант Сережа, надо полагать, не умер от моих побоев, никуда не исчез и наверняка - то есть стопроцентно наверняка! - приходил к ней с разговорами, с нытьем, с мольбами. Почему она ничего не рассказала об этом? Упаси бог, я не требую подробностей, не собираюсь насмехаться над чужими горестями, к злорадству вообще не склонен. Конечно, с ее стороны тут никакой неправды нет, тут просто - умолчание. Точно такое же, как после встречи со своим обиженным бытом сокурсником - на лавочке в зеленой поэтической аллее. Она рассказала, да, и чистую правду, это я по ее глазам видел, - но рассказала лишь после моего вопроса.
Что еще таится в ее умолчании? Где она бывает, пока я кручусь, верчусь, наворачиваю? Почему, кстати, не согласилась на свадебное путешествие? Не хочет, видите ли, зависеть от средств мужа! Чушь собачья! Мужа ведь - а не содержателя и даже не любовника. Может, у нее были какие-то срочные дела, из-за которых она не могла поехать? Ведь когда я недавно обмолвился, что очень устал и осенью если уж не в свадебное путешествие, то просто на море куда-нибудь или в горы хорошо бы съездить, она сказала: пожалуй.
Неужели так быстро я начинаю ей не верить? Я именно этого боялся, вот какая штука, именно этого. И дикая моя фантазия найти девушку, чтоб на ней жениться и убить ее в день ее рождения, - теперь понятно, откуда она. Во-первых, конечно, состояние мое было болезненным - отсюда и мысли болезненные. Объяснение для самого себя: ХОЧУ УБИТЬ ЕЁ, ЧТОБЫ НЕ УБИТЬ СЕБЯ - бред полный! Тут другое было, тут было - ПРЕДЧУВСТВИЕ! Предчувствие, что меня опять обманут, выставят лопухом, растопчут, наплюют в душу! А убить означает не допустить, сохранить ту, кого любишь, в чистоте и, извиняюсь, непорочности, отсюда и мечтания об осиянном тишиной кладбище, и голубом небе, и светлых слезах - параноидальные мечты. Хотя не такие уж параноидальные, еще большая дичь: лить слезки над могилкой покойной юной супруги, успевшей наставить тебе рога самым пошлым и обыкновенным образом.
Но с чего я так взбеленился? С того, что у нее есть какая-то своя жизнь? И пусть, и ради бога! Разве у меня нет своей жизни? Разве я ей рассказываю о всех своих делах, встречах и знакомствах? Но, даже и поглядывая привычкой своей на смазливых девиц, я ведь ничего такого не допущу, я не изменю - и это однозначно! Или - если подвернется случай - все же не удержусь?
Я сторонник лишь тех теорий, которые тесно соприкасаются с практикой, отвлеченно мыслить не умею - хотя и физико-математик по образованию.
Я решил провести эксперимент. В одном из коммерческих пузатеньких ларечков, которые, красные, как клопы, усыпали весь город, сидела на торговле очаровательная глупышка. Мордочка - совершенная Мерилин Монро. Этот ларек был в сфере моей деятельности, хоть и не под моим началом, но я заезжал туда не поэтому, а ради неподдельной водки и хорошего шампанского, которые здесь всегда были, - ну, и ради этой Мерилин. Втайне, любя умную женщину, я остался пошл вкусами, и среди прочих женщин меня по-прежнему привлекало все конфетно-яркое. У этой Мерилин было еще одно достоинство красивый низкий голос, без писклявости, взрывной хохотливости и гунденья, которые так часто свойственны ларечным красавицам. Они ведь, эти красавицы, своими словами хотят что-то выразить - и получается кошмар, а Мерилин словно ничего выразить не хочет, лениво модулирует, будто тромбон на двух нотах поет, - и получается хорошо. (Ловлю себя. Если вправду, среди ларечных продавщиц немало и неглупых, и с высшим даже образованием, и с нормальными голосами, но они почему-то не так красивы, вот беда.)
Итак, однажды вечером (очень вскоре после моей бессонной ночи) я подъехал к сверкающему разноцветными бутылками и банками клоповничку, увидел свою Мерилин - и не стал общаться с ней через окошко, а зашел в дверь, как свой человек.
- Скоро заканчиваешь? - спросил я, зная, что на вечерне-ночную смену девушек в большинстве ларьков сменяют парни - по понятным причинам.
- А чего?
- Да ничего. Надоело мотаться. Устал.
- Волка ноги кормят.
- Тоска какая-то, - сказал я. - Тоска, Мерилин.
Она привыкла к этому прозвищу. Ей нравилось. И она улыбнулась мне, проворчав, однако:
- Знаю я вашу тоску. У вас тоска, а я через вас алкоголичкой сделаюсь.
Я молча стал ждать объяснения. Мужчине с такими особами надо быть помолчаливей. Это их дисциплинирует. И она объяснила:
- У каждого тоска, каждый говорит: давай выпьем. А у меня, как нарочно, все время совпадает - тоже тоска, еще бы не тоска, пожаришься тут весь день, от идиотов покоя нет, конечно, тоска - ну, и так напорешься, что потом себя не помнишь. А с утра работать. Пивом оттягиваешься - а это ж вредно, это к алкоголизму ведет, - очень серьезно сказала Мерилин и задумалась над своим вполне очевидным будущим.
- А ты бы помаленьку, - сказал я.
- Не получается уже.
- Смотря с кем пить.
- Нет, - сказала Мерилин. - Все. Вот осенью замуж выйду.
- За кого?
- Там видно будет. А то все мои знакомые - ночники. Днем работай, а ночью просят: посиди с нами, скучно. Печень у меня уже от этих посиделок болит.
Она была проста. И ничего в ней не было, кроме слов, которые она говорила, а говорила - что думала. Но на вид - чудо природы. Я вдруг почувствовал настоящий интерес.
- Пропадаю я, Мерилин, - сказал я.
- Что, неприятности? Бывает. Стрючка вон убили.
Никакого Стрючка я не знал, но выразил соболезнования и сказал, что мои неприятности другого рода. Душа болит.