А сколько разных тонов на серой мантии старика! И это еще против света, он ведь окно головой загородил…
«Что же тогда ждет меня снаружи?» — Спарк даже немного испугался. До сих пор он различал пару-тройку оттенков зеленого, ну там коричневого; да рыжие листья, да ярко-красные рябиновые ягоды…
— Подожди-ка! — он поднялся, отворил дверь. Наружу выбежал, не одеваясь. Ему повезло: солнце всходило за спиной и по глазам не ударило. Спарк замер надолго: тени заметно укоротились, пока он широко распахнутыми глазами впитывал и впитывал цвета. Серебристые изнанки рябиновых листьев — для всех оттенков попросту нет названий! Ягоды: от ярко-алых, до черно-рыжих. Листья: темно-зеленые; напротив — светлые, изжелта-травяные; зелено-белые; густо-изумрудные, тусклого блеска; рядом — наоборот, неистово-яркие, просвеченные — как лучи зеленого солнца; изморозью сверкает пыль в столбах света между веток. А сами ветки! Коричневые, легко-желтые, и черные, резкие, как молнии в стеклянно-голубом небе. А свежая, пахнущая жизнью, трава под ногами; а стены золотистые, над которыми колышется выпаренный солнцем смолистый запах — вон там и там дрожит воздух; а синекрасная вышивка на зеленых — пахнущих кожей, пылью, растоптанным яблоком — сапогах; а лимонножелтые рубашки, витые кольца на запястьях, узорные шейные гривны, весело блестящие в утренних лучах — как же он раньше ничего не замечал?!
Тут Спарк спохватился, что на нем-то нет даже и гривны. Вернулся в комнату, вытянул из-под темно-золотистой лавки черный сундук с медноцветными оковками. Одел нижнюю пару — тускло-серую от частых стирок; верхную — желтые шаровары и красную рубашку. Застегнул светло-коричневый пояс, усаженный серебряными звездочками. Синий плащ одевать не стал, потому как Время Васильков и Вишен еще продолжалось, и даже ночи не были особенно холодными. На ноги натянул толстые привозные носки из белой овечьей шерсти, а потом и сапоги рыжей замши.
И, наконец-то, посмотрел на Стурона, все это время терпеливо ожидавшего в комнате. Маг уже не стоял перед окном. Дед задумчиво прохаживался взад-вперед, держа на левой ладони маленькую бурую чашку, а правой — осторожно помешивая светло-соломенной ложечкой в той самой чашке. Из всех запахов, испускаемых отваром, проводник мог назвать только укроп.
— Речь-то у тебя не отобрало? — улыбка открыла ровные белые зубы.
Спарк развернулся глаза в глаза: карие в красные — и промолчал. Мир — цветной! На все оттенки слов не хватит.
— Вижу, что понимаешь… — снова усмехнулся Стурон. Присел на лавку. Чашку свою поставил рядом. Вздохнул:
— Прости мою спешку, Спарк. Помнишь, в день отлета Скорастадиру снились демоны твоего мира?
Спарк вспомнил прохладный двор прилетов Академии, в котором они ждали грифона, и как яростно размахивал руками Скорастадир. И алые волны, грозно прокатывавшиеся по мантии Великого Мага при каждом взмахе рук; и твердые коричневые пальцы, гладкие, несмотря на пожитость Рыжего.
Землянин наклонил голову утвердительно.
— А вчера мне приснилось то же самое. Выходит, миры и вправду сближаются. Значит, и демоны скоро перемешаются, здешние с нездешними… Скажи, парень — ведь в твоем мире с ними както умели бороться?
Игнат полез чесать затылок. Тут надо много объяснять. И все больше — тех вещей, которые на Земле почитаются мистикой, а от того не принимаются всерьез, толком не исследованы, не опробованы и не испытаны.
— Мне надо много чего об этом вспомнить. И привести в порядок то, что помню. — Спарк посмотрел на вымытые пальцы, представив себе, как они покрываются чернильными пятнами. «Придется записывать еще одну книгу,» — подумал он, и произнес рассеянно:
— А я вот Висенну видел. Только почему-то она не сказала: что же мне делать. В вашем мире.
Стурон снова взял чашку. Принялся помешивать и молчал долго. Наконец, ответил:
— Ты прикоснулся к великим вещам — настолько глубоко, насколько надо лично тебе, здесь и сейчас. Если будет нужно, тебе откроется больше. Верь.
— Но я не верю в бога!
— Мы с тобой не раз и не два говорили о богах твоего мира! Ты не веришь в образ, нарисованный на доске. В людей, которых ты по недоразумению называешь священниками. Которые лезут между верующим и господом, как резиновая вещица между мужем и женой. И нужны они для того же, для чего та резиновая трубка: получить от религии побольше сладкого, ни за что не отвечая при этом. Оградить человека от вспышки прозрения.
— Но ведь…
— Ты скажешь, что у каждой вещи свой смысл? Согласен.
«Фрейд отдыхает…»
— Тебе скажи… Ты великий смысл в подтирании найдешь!
— Хочешь? Я могу.
— Стурон!! Я просто боюсь смеяться так и над такими вещами! Может, я слишком воспитанный, а, может, слишком умный. Кто погрубее…
— Кто погрубее, вряд ли дошел бы до этого места в размышлениях. Свинью допускают к столу только в виде ветчины!
Вечтина закончилась позавчера. Теперь кормщик выдавал на день два больших сухаря, мерку воды и головку сушеного лука. По крайней мере, на лук это растение походило вкусом. И спасало здешних мореходов от того же, от чего и лук на Земле: от цинги.
Ладья скользила по синему морю; взлетали и падали длинные весла. Спарк греб на четвертой скамье от носа и чувствовал себя хорошо. Вчера корабли пристали к безлюдной плоской косе, сняли оттуда Майса. Ученик Лотана отправлялся за новостями, и вот вернулся. Гребцы немного поворчали, жалея, что кроме новостей Майс не привез свежего мяса, но больше для порядка: плавание только начиналось. Сухари еще не приелись. Да и рыбы всегда можно наловить, в конце-то концов.
Нынешний поход снарядили на юг. Спарк плыл четвертый раз. В первом плавании он больше свисал через борт головой вниз, страдая от морской болезни. Тосковал по зелью, которым Ахен приучил его к высоте.
Второй поход запомнился лучше: караван из двух десятков ладей напоролся на пиратскую галеру с Островов. Ладью Морской Школы повели далеким кругом, в стороне от схватки. Скоро все ученики оставили греблю, приложили руки к глазам и высматривали в дыму подробности. Юркие кораблики заходили с кормы или с носа — чтобы не попасть под громадные весла галеры. Кому удавалось проскочить под бушпритом и обойти трезубец носового тарана, забрасывали абордажные крючья. Метали на палубу и совали в уключины жирно дымящие горшки с маслом. Скоро галеру обложили со всех сторон. Рубили борта штурмовыми секирами, лезли на ванты. Похоже, рулевых перерезали, и большой корабль медленно, плавно поворачивался по ветру. Затем палубу словно осыпало искрами: сверкали под солнцем полированные щиты островитян… Кормщик опомнился, рявкнул, велел разобрать весла, и — навались, навались, земноводные! Без вас обойдутся! — уходить дальше, к цели путешествия. Позже узнали, что галера была взята со всем содержимым, и что десять из шестнадцати ладей при этом утонули. Выжившие с них вернулись на борту взятого корабля.
Перед третьим плаванием Ратин, Крейн и Остромов устроили знаменитый поход по бабам. Почти все Братство теперь обитало в Морской Школе города Маха-кил-Агра. Город был не сказать, чтобы огромный, но бойкий. Торговый, портовый, оборотистый. Девок хватало. Трое приятелей звали с собой и Спарка. Тот снова вспомнил Ирину. Подивился, какое бледное вышло воспоминание — рядом с живыми, быстроглазыми, веселыми девчонками здешних красных фонарей… Вспомнил, как уже ходил к шлюхам в ЛаакХааре — ничего, не стошнило! Головой покачал, поблагодарил за честь — и остался спать. А трое учеников погуляли крепко. Спарк потом долго подозревал, что Ратин или Крейн заливали нежданное горе или плохую новость — очень уж щедро летело золото; очень уж много было драк.
Рикард тоже по кабакам не пошел. Да и вообще, его в городе тогда уже не было. Олаус Рикард обитал теперь под Седой Вершиной. Может быть, даже в той самой комнате, где Спарк жил шесть лет назад. Решился-таки усатый стать магом. И закатили ему всем Левобережьем прощальный пир… только радость на том пиру была словно пылью присыпана. Смута в Бессонных Землях мало-помалу разошлась — но маги все еще посматривали друг на друг косо. И отдавать ученика из Школы в Академию… ну, неловко както выходило. Особенно, если припомнить, что этот самый ученик отправил в ссылку Великого Мага Хельви. Хотя и делал подножку от имени и по поручению Великого Мага Хартли, родного брата вышеупомянутого Хельви. Словом, мутное дело, и лучше его лишний раз не ворошить. А следы скоренько замести под половик.