3. Возвращение в ветер. (Осень 3742)
Ветер трепал дорогой синий плащ; расшитый ворот вился золотой змеей. Наместник соскользнул с высокого грифоньего седла, первым делом отстегнул от упряжи свернутую кошму. Сколько лет назад начались странствия войлочного коврика?
Спарк бросил давний подарок в ноги, но больше ничего разгрузить не успел. От опушки бежали волки. Успевший поседеть Хонар — десятник; на нем в седле Нер — вождь третьего тачменто. В волчьей церемониальной хауто — точно волк на волке верхом. Затем Терсит и Неккер, а затем уже совсем незнакомые Спарку звери и люди — стая Тэмр вышла на Охоту. Так же, как выходила на северо-восточную окраину вот уже третью сотню лет. Наместник поискал глазами старого звездочета — и спохватился, что тот давно погиб. И старый волчара Аварг, так хорошо помогавший в черную весну, тоже давно ушел…
Волки набежали и охватили гостя полукругом. Спарк опирался левой рукой на дерево — одно из тех самых, памятных. Все было, как в первый день — и все было иначе! Даже деревце заметно подросло. А может быть, Игнат просто позабыл самый первый сон за давностью лет.
Нер, Терсит и другие волчьи пастухи отряхнули пыль. Оправили клыкастые капюшоны. Спарк поймал себя на желании спросить, как же все-таки делаются куртки-хауто, но момент был неподходящий: приветствие. Звери коротко рявкнули. Люди разом поклонились — не гостю. Поясу, который Спарк теперь носил поверх красно-бурой шерстяной рубашки; Поясу, который то скрывался, то взблескивал против солнца, и никак не мог спрятаться в танцующий под ветром синий плащ.
Пояс, конечно, выглядел знатно. Квадраты чистого серебра, соединенные кольчужным плетением из посеребренной же стальной проволоки. На каждой полированной пластине рубленым письмом: «Пустоземье». По традиции, вынося смертный приговор, Опоясанный зачеркивал одну пластину. И за весь срок службы — пять лет — не мог вынести таких приговоров больше, чем пластин в Поясе. Правда, ходила легенда об отступнике — Гриме Двухстороннем. Грим правил Бессонными Землями, в самый разгар Времени Смерти. Тогда Болотный Король воевал с Лесом нешуточно. Всякое творилось в глухих урочищах; и, наверное, хорошо, что не обо всем доходили слухи. Бесспорно одно: Гриму не хватило квадратов (хотя в его медвежьем Поясе их было столько, сколько набирается в трех-четырех человечьих). Пришлось наместнику перевернуть Пояс наизнанку, и с каждой новой казнью перечеркивать собственное имя. Оно ведь на внутренней стороне как раз и чеканится. А что конца легенды никто не знал, и рассказать не мог, и в «Хроники» то не попало — наверное, и правда, к лучшему.
Говорят, именно с тех пор в паре с Опоясанным на каждую округу назначается еще и Судья. Его приговоры не отражаются корявым крестом на зеркально-чистом серебре, и потому Судья может их выносить сколько угодно. Вернее, сколько в силах выполнить. Палача-то ему не положено. Либо — стравливай приговоренных, пусть казнят друг друга. Либо — как умеешь.
Судьей Пустоземья, или, как еще иногда говорили, Северо-Восточным Судьей, совет единогласно назначил Ратина. А все прочее Братство Ручья — кроме Олауса Рикарда, постигавшего магическое искусство, да Майса, боевое искусство преподававшего — последовало за ним. Сэдди Салеха определили старшим судейской стражи, Крейна — заместителем Судьи. Толстяка Остромова, Некста и лесовика Кони Далена вписали стражниками.
Все они сейчас расседлывали золотого и черного грифонов, стаскивали тюки к холму. Сдержанно здоровались с волчьими пастухами. Ссоры Спарк не боялся. Люди не те, и жизнь в Пустоземье не та, чтобы лаяться попусту. Охлопав по плечам Нера, поблагодарив лекаря — Терсита — за науку и посылки с подарками — новый наместник снова отошел к двум деревьям, и долго смотрел на зелено-багряную стену леса в часовом переходе к западу.
Нер подошел справа. Постоял рядом. Вздохнул. Спросил осторожно:
— Что сейчас делать будешь?
Спарк заставил себя улыбнуться:
— Праздник!
Махнул рукой: что было, то было! Прибавил:
— Надо же отметить возвращение… Домой?
В доме стоял дым коромыслом. Этаван толком телеги разгрузить не успел, как детишки повисли на шее — руки не поднять. Дочка зашла погостить, внуком похвастаться. Мальчика назвали Карпом, чтобы не боялся плавать против течения. Востроглазые соседки упустить гостью никак не желали. Натянули праздничное, навертели вышитые платки, навесили звонкие бусы, колокольчики да браслеты — потянулись во двор, что твои мыши в амбар. Цепочкой. Очень скоро табун малышей самого разного возраста топотал по всей усадьбе, с треском обрывал «тканые картины» на стенах, гулко опрокидывал ведра и звонко бил тарелки… И крик стоял: будто не подруги задушевные новостями делятся, а сошлись в лютой сече три жены и четыре любовницы, спорящие за одного и того же мужика.
Купец только головой помотал. Это они еще по радостному поводу собрались, а ну как и вправду обидное что? И нырнул на грузовой двор, тщетно понадеявшись, что детишки отлипнут сами.
— Кинь дурное! — в воротах каретного сарая стоял Тальд. Зять красовался: бородищу черную, разбойничью, заплетал на четыре клина, да на столько же кос — буйную вороную гриву. Бороду выпускал поверх синей рубашки спереди, а косы сзади. А чтоб все это хозяйство не путалось, и в руки не мешалось, когда наклонишься, вплетал в волосы золототканую перемычку, а на нее цеплял пару колокольчиков. Так и ходил, со звоном. Дети тотчас оставили Берта, набросились на вошедшего, пищали, дергали колокольчики. Пока зять не обобрал малышню с себя и одним мощным шлепком не выставил за ворота.
Вписавшись в купеческое сословие, Тальд редко разгружал товары сам. Больше, как сегодня — руками размахивал да приказчиков строжил. Дескать, не бережно несешь, так небогато и возьмешь! К тестю все еще захаживал с приветом и почтением, но купец ясно чувствовал: разводит их по разным дорогам. Богатеет Тальд, сам уже твердо на ногах стоит. И всю родню за собой тянет.
Впрочем, Берт родню тоже не забывал. Горелик Этаван ходил в приказчиках — сегодня в своей плотничьей артели заправляет. Тик и Самар мечи за старшим носили — нынче каждый свою лавку держит. А что Кан в деревню вернулся, так вольному воля. Ну, пока не женат, ясное дело. Там уже в податные запишут, не загуляешь…
Тальд подошел ближе, осмотрел возы, проводил взглядом суетящихся слуг. Спросил:
— С юга?
Берт кивнул. Выдохнул — полотняная стенка фургона пошла волнами. Пожаловался:
— Страшно ездить. Пусто на Тракте. В куче, если что, хоть отбиваться легче. А тут едешь-едешь, три октаго ни живого духа не видишь.
— Так бросай. Давай со мной на Финтьен, там Князь вроде как дорогу затеял камнем выкладывать. Еще три-четыре лета, и будет Западный Тракт лучше Южного.
Купец книжный и железный поднял пальцы к холеной бородке:
— И бросил бы, так где ж еще золотым песком за книги платить станут! — окликнул пробегавшего работника:
— Мешок принеси. Тот самый.
Слуга быстро исполнил приказание. Берт обмахнул рукавом широкую полку, порылся в мешке, и высыпал камни. Сапфир, сапфир, неограненый изумруд: тускло-зеленый, неброский, но какой большой! В перстень великоват, в серьгу вовсе огромен. Разве что в нагрудный медальон, не то — в корону… Рубины вот, опять сапфир; вот крупный жемчуг из Ледянки — «Слезы невесты»; вот бирюза редкого оттенка «зимнее небо»…
— И ты такое в мешке возишь? — изумился Тальд. — Украсть же могут!
Берт пожал плечами:
— В поясе зашито еще и получше, эти просто не влезли. Желтоглазым деваться некуда: кроме меня, почитай никто не ездит. Платят!
— Так на что жалуешься?! — зять хлопнул лопатами-ладонями по синим шароварам. — Ты ж теперь в первую гильдию влетишь, как на коньках!
Берт тщательно завязал горловину кошелька с камнями и сунул его за пазуху. Тальд покрутил головой:
— Я и сам хорошие камни покупал. Но такого…
— А давай-ка ты со мной? — Берт улыбался:
— Не побоишься, так и сам вперед меня в первую гильдию… влетишь.
Тальд поднял ладони к вискам, словно оглушенный. Врага не побоюсь, а с женой не заведусь! Выдавил: