Совсем скоро — буквально за одну ночь — под рукой Опоясанного сошлись сто восьмерок медведей всех мастей и размеров, двадцать восьмерок чьелано: пестрых, золотых, белых и угольно-черных. Волки считались не восьмерками, а десятками. Боевой порядок десятки строился на двух четверках, отвлекающей и нападающей. А еще два волка оставались в резерве. Чаще всего это были самый опытный и самый молодой… Только раз Спарк видел правильную атаку волчьей лавины. Сотня или две серых зверей накатываются на строй мерной рысью, потом берут разгон — кажется, даже лениво переваливаясь с боку на бок; вдруг спохватываешься: да они ведь уже летят! Летят плотно, сбившись в мощный серый клин… а по спинам бегущих разгоняется лучшая — самая легкая, быстрая и свирепая десятка. И, когда щитоносцы умело склоняют длинные копья, эта самая десятка вдруг делает прыжок — из-за удвоенной скорости разбега, неимоверно длинный — легко перелетая закованные и оскаленные сталью первые ряды фаланги, нацеливаясь под знамя. Обрушивается на головы в середине строя, калеча руки, перехватывая сухожилия, полосуя направо и налево шипами боевых ошейников. Мгновение — и в стене щитов распахивается прогрызенная со спины брешь. В нее-то и бьет серый клин; и спасти от этого могут лишь стрелки, да не десяток, не два — а только сплошная завеса, залпы в упор, сотня на сотню. Но и тогда волки не отменяют атаки, не сдерживают разбега: врезаются прибойной волной, мечтая не уцелеть, а убить. И вот ради этого ощущения: когда земля дрожит под ногами, когда слитное движение увлекает за собой, и нечувствительно забываешь собственную трусость — ради одного этого чувства, и даже его бледного отблеска многие неглупые люди соглашаются надевать форму и выделывать нудные кунштюки на плацу с оружием…
Волков, которые так живо напомнили Спарку Берег Сосен, собралось тысячи две. А сколько собралось ежей, наместник даже не стал считать. Колючие шары заполнили всю опушку. Выпили воду в трех ручьях. Вынесли два лагеря в степь. Утыкали все вокруг сперва мишенями — а потом эти самые мишени стальными иголками, метательными звездочками, стрелками из духовых трубок, и какими-то вовсе непонятными кусками железа, больше всего похожими на развертку осьминога, но летавшими по заковыристым петлям и выходящими на цель сбоку или вообще со спины. Все это железо свистело и визжало каждый день; ежи шныряли под ногами; на опушке громоподобно рычали медведи, по вечерам на холмах перекликались часовые стаи Тэмр… Людям в городке казалось, что они попали в страшную сказку. Однако уже на третий день горожане освоились и совместно с охотниками выставили две сотни стрелков.
Движение по Тракту перекрыли. Проезд в ворота форта наглухо засыпали, мост разобрали. Полуготовые стены и ворота городка закрыли так же. Спарк торопился: со дня казни Этавана прошла всего половина октаго, но и это невыносимо долго, когда твою девушку в любой момент могут счесть ведьмой. Войско вполне разделяло его чувства: еды с собой у каждого было не так, чтобы очень. А охотой армию не прокормишь. Так что назначенный Доврефьелем командир — поседевший в пограничных стычках медведь с Берега Сосен — отдал приказ выступать в тот же день, когда тройка грифонов привезла его в Пустоземье.
И снова началась деловитая суета, звяканье, приглушенное бряканье и сержантская ругань; замелькали цветные картинки, имевшие для Игната значение только в той степени, в которой приближали его к девушке, ожидаемой вот уже десять лет.
— Десять лет на том болоте люди тонут! Как же они прошли?
Посадник ГадГорода оперся на парапет. Перегнулся через стену. Поморгал. Протер глаза. Сплюнул в ров.
Войско никуда не исчезло. В одну — не сказать, чтоб очень прекрасную! — ночь подошли тысячи и тысячи неизвестно кого. Подошли, конечно же с юга. Тут посадник ничуть не удивился. В последнее время неприятности только с полудня и приходят. А вот как они ухитрились обойтись без Тракта, протащить столько войска напрямик лесом, да потом еще по болоту? Оставили Косак по правую руку — там, небось, и знать не знают, что ГадГород в осаде. Князь дороги перехватил, а эти вовсе без дорог. По болоту влезли, и на тебе: стоят почти перед воротами!
И, главное, кто они? Волчий Ручей, «вольное владение»? Которое Тиреннолл мог запросто прихлопнуть крышкой от ночного горшка?
Да нет, внезапно понял Корней. Это — Охота! То незримое, страшное, веками таившееся в зеленом непроглядном лесном сумраке; обратная сторона светлой привольной степи. Вот кто снес до бревнышка Волчий Ручей; вот на ком кровь Транаса и всей его отчаянной сотни; вот кто одним шевелением клыка извел городскую ахтву с Тракта. Если Берт Этаван сговорился с этими… Корней опустил голову: надо было поставить на дыбу!
Потом опять поднял взгляд. Да хоть сдохну завтра, а друзьям буду помогать, как сумею. Стыдно, что тогда слабости поддался, и взять приказал… Теперь надо без визгу обойтись. Хватит и того, что четвертники все колотятся, как тот прапорец на ветру…
Посадник обернулся направо, где городскую стену занимали молчаливые старшины. Поманил Тигра:
— Что, Ведам Таран с его девками и нездешними глазами еще здесь?
Тигр молча кивнул. Корней приказал вполголоса:
— Вели его звать ко мне. С девками, конечно. Только, Тигр, звать, а не взять! Вежливо.
Тысяцкий кивнул и ушел, расталкивая окаменевшую от страха толпу горожан. Корней повернулся теперь налево, где новыми монетками сияли послы Князя. Воевода любовно огладил шубу, развернул соболиный воротник:
— Разве мы тебе врали? Вот они, южане-то под стенами! Впусти нас, на стенах от них оборонимся. Вместе легче!
Посадник поглядел на Михала и вдруг понял: а так и было задумано. Князь сколько лет из нас жилы тянул. Пугал южанами. С Неславом хитромудро крутил, а я и радовался, дурак, что на посадничье кресло влезу. А южан, наверное, нами пугал. Кто теперь поймет, с кем же все-таки сговорился Берт Этаван… если и его Князь не подставил на костер. Лишней боязни ради.
И что теперь?
— Теперь бы их разозлить покрепче… — Михал Макбет азартно потер ладони, прищелкнул пальцами. — Пусть бы в звериной ярости своей и кинулись на стены. А тут всех положим…
Воевода не договорил, но Корней и так знал: отпугнешь волка от овчарни, придет назавтра.
— Ковник!
Пол Ковник вздрогнул и молча сунулся лицом в стену. Матвей Ворон присел, пощупал жилку на шее:
— Помер дед. Удар, стало быть.
— Да какой там удар! — не выдержал Айр Бласт, — От старости.
— Тогда ты, Айр Бласт. Ступай к воротам. Вели, чтобы княжеские войска впускали в стены. Пеших. Конные пусть уходят…
— Оставить бы конницу, — возразил Макбет. — Лучше ее у нас войска нет!
— И что, волков твои кони не побоятся? — Корней ткнул пальцами в восточный край чужого лагеря:
— Их там тысячи!
Тысяча княжеских латников входила в город долгонько. Сняли лагеря на всех дорогах. Конницу отправили на север. Михал разом лишился своих лучших рубак. Если б Ирка могла слышать, как он зубами скрипит, наверняка улыбнулась бы.
Но Ирина просто смотрела в узенькое окно. Как будто там фильм показывали. Исторический боевик. Чтобы мечи сверкали, кони взвивались на дыбы… И красивая героиня в роскошном бархатном платье вешалась на шею нашедшему и спасшему ее в последний момент принцу…
Вместо принца под бойницей мерно колыхались древки и стяги, топали кованые сапоги. Блестели начищенные шлемы, сверкали латы и копейные наконечники. В клубе, вспомнила Ирка, Усатый-Полосатый долго руками размахивал: «Кираса четырнадцатого века такая-то, а тринадцатого еще и не кираса вовсе, там носили…» Ирине и тогда все равно было, ремнями или крючками та кираса застегивалась. Средними веками она увлекалась больше от нечего делать — ну что хорошего рожать на соломе? Жить в каменном мешке? Или вот милый городской обычай ведьм сжигать…
За солдатами в проулке появился знакомый возок. Ирка заорать от страха не успела, как пристав был уже в доме, и вежливо кланялся Ведаму Тарану: господин посадник-де просит пожаловать в Ратушу, да чтобы девушки твои там были. «Все?» — непослушными губами выдавил купец, надеясь уже непонятно на что. Пристав ту надежду сгубил на корню: «Те, которых ты пять дней назад с юга привез. Да не вздумай хоть одну утаить!»