Со спины набежала восьмерка Тигренка — наконец-то догнали, растяпы! А с чистого неба ударила еще одна черная молния, и еще, и еще, и посыпались из высоких седел новые и новые четверки с зелеными вымпелами на спинах.
— Вперед, прорубаемся, пока не заделали проход! — прохрипел Михал. Выхватив сабли, восьмерка встала клином, имея воеводу впереди, Тигренка замыкающим, а девушек внутри, и кинулась прямо в спасительный переулок. Пришельцы с неба сперва отшатнулись к стенам, но потом стеснились кучей — кто-то уже вывернул камень из брусчатки, еще двое отодрали шесты от навесов. Трое первых, с оружием что-то быстро и громко объясняли, размахивая рваными рукавами — Тигренок не оглядывался и не прислушивался. Бежали переулком, выскочили на Водовзводную — и тут поняли, что уйти им не дадут. Новые и новые четверки выскакивали изо всех щелей, вот уже пять восьмерок сомкнули кольцо. Только зеленые почему-то не нападали.
— У них оружия нет, вот и боятся, — пересохшими губами прошептал старший восьмерки. Тигренок прикрыл глаза: некстати вспомнились задавленные четники — обругал:
— Дурак! Это приговоренные, я их в лагере вчера видел. Ничего они не боятся. Мы живыми нужны, вот и медлят…
Потом вспомнил еще Ратушу и посольство от Леса, и чуть не заплакал: девушки нужны. Девушки, а не они! Их походя стопчут.
Между тем зеленоспиные ворочали снятые двери, выдергивали балки из крылец, волокли куски разваленных при посадке крыш. Закладывали улицу. Стиснув зубы, Тигренок послал восьмерку на прорыв, и сам побежал следом.
Приговоренные не сражались. Подкатывались в ноги, хватали за руки — словно не замечая, что горожане рубят их почем зря. Раньше, чем Михал понял, что происходит, он и Тигренок с девушками оказались в сплошном кольце жердей, обломков бруса, снятых дверей — и трупов с нелепыми зелеными флажками. А вся восьмерка городской стражи — деловито увязана обрывками бельевых веревок, иные собственными поясами — и уложена рядком поперек улицы. Вымпелы Леса полоскались впереди и за спиной; в окнах и на балконах, и на крышах. Снова одинокий смельчак оказался почти вплотную. Воевода напал на него — лесовик проворно обежал Михала, увернулся от сабли Тигренка, подскочил к Ирке. Та с визгом замахнулась растопыренной ладонью.
— Есть! Это она! Я узнал! — завопил смельчак, и умер тотчас: воевода рубанул его сзади. Но ктото в кольце зеленых уже услышал, и там поднялся к небу дымовой столб — знак. А потом еще и еще.
Дымы поднялись у самой Ратуши, наместник велел туда и править. Оба грифона, золотой Кергаллер и пестрый Винтерай, в два размаха достигли площади на Водовзводной, где улица немного расширялась, обходя большой колодец. Чьелано штурмовых групп изрядно помяли крыши окрестных домов, а кое-где и вовсе снесли. Саму площадь закрыли с обеих сторон доставленные грифонами смертники. Они и сейчас лихорадочно громоздили камни, балки. Спарк видел, как вытолкнули из окна неподъемный шкаф, муравьишками облепили его и волокли — утвердить поперек улицы… Посреди грязно-серой площади, на круглой колодезной крышке сидели четверо. Двух Спарк не узнал и не пытался, третья — похоже, девушка: волосы длинные, и плащ пятнистый, точно как во сне.
А четвертой Игнат рассмотрел, наконец, Иринку. Едва дождался, пока чьелано коснется брусчатки. Спрыгнул, тяжело ударившись пятками. Подивился усталости в ногах — сейчас уже и не помнилось, что сам шел на ворота, и не замечалось, как смотрят на него те самые смертники, с каким уважительным старанием уступают дорогу. Увидел Ирку, узнал ее — и пошел прямо к ней, к колодцу. И знамя зеленое понесли за ним, на полшага слева, со стороны сердца, как полагалось, но остановились за оцеплением, полагая, что наместник вступит в переговоры с окруженными. Спарк же миновал баррикады смертников и завал трупов, и восьмерку пленных. Не сбавляя шага, выскочил на серую пустую плошадь. Что-то встревоженно закричали позади. Кто-то тяжелый, важный, в золоченой броне, с поднятой саблей, кинулся навстречу… Спарк выдернул дорогой клинок, положенный ему по должности. Занес, не думая — и обрушил прямым сверху. Михал-воевода видел удар от замаха до смерти, и саблю держал наготове — и все равно не успел. Клинок упал с той скоростью, которой никогда не бывает ни в хвастовстве, ни в ученье. Которой сам от себя не ждешь. Синими искрами брызнул закаленный шлем воеводы, а в руку наместнику так двинуло отдачей, что он даже чуть повернулся на пятках. Воевода улетел спиной на колодец, запнулся, вытянулся на крышке… Ирка увидела совсем рядом его разрубленное лицо, но даже не вскрикнула — уже потеряла способность пугаться. Просто сдернула Катю за рукав — подальше от дымящейся красной лужи, растекавшейся изпод вмятых краев шлема. Воевода подивился, как незванная гостья похожа на рыжую княжну — тоже ведь на колодце сидели, и шуба… Потом мысли его перекинулись на шубу: хорошо, что оставил в укладке, хоть кровью не запачкается. А потом он уже ничего не думал.
Тигренок понял, что воевода мертв, едва ли не раньше самого Михала. От прилетевших зверей ровной походкой прямо к девушкам двигался человек в вороненой чешуе, кажется, в наручах. Да еще рукавица блеснула, когда падал клинок в неимоверно быстром движении… Шлем-«сова» с полумаской мешал как следует рассмотреть лицо. А все равно Тигренок его узнал. Это и был наместник Леса. Тот, что вчера, в шатре, пообещал встречу. Тигренок еще раз ощупал Камень на цепочке. Теуриген разрушили до щебенки за то самое дело, какое вчера воевода Михал сотворил с послом. Но Михал теперь неподсуден даже своему грозному князю. А город… пасть на колени, просить за город? И снова услышать снисходительное: «Встань, не позорься»?
Тигренок вскинул лезвие и заорал:
— Это мой город! Слышишь! Сволочь! Я не отдам! Я… не отдам! — и полоснул понизу, и потом сверху, и сразу же — с переводом — внутрь по запястью, и на обратном движении — в шею.
И не попал ни разу. Клинок из «медвежьей стали» поймал все удары, отбросил, словно их и не было. А проклятый лесовик даже в сторону не уклонился, так и шагал к колодцу, к оцепеневшим девушкам — будто его невидимой веревкой тащили.
Тигренок бросился, наконец, со спины, стыдясь себя самого — только бы остановить! — уже не думая, кого, или что он пытается задержать. Спарк в полуобороте занес лезвие справа… припомнил вчерашнюю беседу в шатре… помедлил. Тигренок успел подшагнуть: вот сейчас! Ведь не последним мечником в городе был Тигренок, и не зря носил свое прозвище. А только десять лет горечи и ожидания повисли на лесном двуостром мече, и так быстро рванули его к земле, что опять никто не успел охнуть. Выше третьего ряда окон взлетели куски наплечника. Сам горожанин без слова повалился на брусчатку; кулаки разжались, и жалко брякнула выпавшая сабля.
Тут Ирка, наконец, закричала. Прижав пальцы к вискам, она визжала и визжала, отступая полушагами от страшного колодца, где, как гроб на столе, вытянулся воевода Михал — жестоким и заносчивым показался вчера. А все же был живой, шубой гордился… И Тигренок, которому она, Ирка точно нравилась — какая женщина не умеет почувствовать? Тигренок теперь неподвижен, и под ним точно так же расплывается мерзкое красное озеро… И этот терминатор, с ног до головы в железе, все ближе и ближе… протянул руку… горшок свой с рыла стащил… отлично!
Первый удар пришелся в ухо. Игнат отшатнулся:
— Ирка! Это же я! Ты что, не узнаешь? Ну посмотри же ты на меня, это же я, Игнат!
Девушка, не глядя и не вслушиваясь, тянулась и тянулась к щекам, уже не думая ни о чем: только бы в глаза, хоть бы раз достать! Тут Тигренок пошевелился. Подобрал ноги и сел. Двинул рукой за саблей — вытянулся опять. Ирка зачарованно смотрела: жив! Потом перевела глаза на убийцу воеводы — и осела, где стояла, прямо на упавшую в обморок Катю. Ноги не держали.
— Игнат! Иг-гнат, ссука! Какого ты… Кто ты… Сволочь!
Наместник Леса присел на крышку колодца. Непочтительно спихнул мертвого воеводу. Поставил шлем слева от себя. Сплюнул.