Игнат зевнул не хуже того самого волка:
— А-а, так вот почему они не смешиваются, не дают ни гибридов, ни помесей с дикими стаями — даже за столько тысячелетий развития… Они биологически другой вид. А на волков только внешне похожи…
— Так что ж ты их до сих пор не распознал? Ты же с ними прожил, сам говоришь, десять лет!
— С ними-то десять. А обычных волков, земных, я только в телевизоре видел. Скелетов волчьих тем более ни разу не встречал. Откуда мне знать, какой там должен быть позвоночник, и как он на ходу изгибается; и что потеет литрами — потому что пот охлаждает бегущего зверя. Тоже приспособление, чтобы волк мог бежать долго, как лошадь…
Над головами собеседников с треском распахнулась старая деревянная рама. До пояса вылез отец Игната, отряхнул красную рубашку в светло-серую клеточку, глянул вниз:
— Эй, там! На завалинке! Что это вы несете про тысячи лет?
Кузовок в полном ошеломлении схватился за воротник черной водолазки:
— Игнат, блин!! Ты так больше не… не снись!! Я ж умом тронусь! Это уже не сон, а видеоконференция получается!
Игнатов отец помотал головой:
— Если ты можешь в чате послать… э-э… тещу, обитающую в Нью-Йорке… представляешь, приходит посылка. Опускаю визиты куда положено, наложенный платеж, короче, всю прозу жизни. Разворачиваю трепетно четыре то ли пять слоев хорошей такой оберточной бумаги… Пакет крупы и полпуда сахара. В письме: «Ах, вы ж там голодаете!» — то ли издевается, карга старая, то ли всерьез такая дура…
— Издевается, — уверенно диагностировал Кузовок, — Как еще можно относиться из НьюЙорка к белорусскому инженеру?
— А в рыло? — поинтересовался Сергей Крылов, — Я же все-таки начальник ПМК, а не девочка на телефоне.
— Первое, из Нью-Йорка особой разницы между вами нет… — Кузовок убрал с лица русую прядь — А второе, Вам же для этого придется поверить, что данный сон вовсе не сон, а натуральный телемост «здравый разум» тире «съехавшая крыша»…
«Странно», — подумал Игнат, — «Кузовок все время сюда хотел. А поверить боится. Отец, напротив, материалист. Но его как раз меньше трясет. Хотя, может он уверен, что все это просто сон?»
— Проехали! — начальник ПМК махнул рукой. Завозился, усаживаясь на подоконнике, осыпая друзей голубыми чешуйками старой краски. — Со своей верой сам разберусь… Вон то письмо с кольцами, что я месяц назад получил от Ирки, более невероятно, чем твоя история.
— Когда получил? — Игнат, подпрыгнув, стукнулся макушкой в открытую раму. Как и полагалось во сне, боли не было. — Месяц? Оно же два или три года назад отправлено!! Постой, я сейчас сосчитаю… Ирка и ХадХорд — осень сорок пятого, а сейчас весна сорок восьмого… три тысячи семьсот сорок восьмого… ну да, три года!
Отец сочувственно покачал головой:
— С тысячелетиями шутки плохи… Ты бы матери приснился, что ли? Переживает!
Андрей беспокойно заерзал по черному бревну синими джинсами:
— Слушай, я ведь точно крышей двинусь! После всего этого, представляешь, утром проснуться? Мне ж на работу завтра! Офис пластиком провонял от и до… девки тонконогие, пересушенные, как вобла… мода идиотская, глянуть не на что. Пирсинг в… пупке… Я тебе не рассказывал, как одна такая после бурной ночи наделась колечком на вылезшую пружину из матраса? И потом газовщиков звала, чтоб перекусили проволоку? Потому что любовник умотал на работу, а в обед должна была вернуться его жена?
«А я проснусь», — думал Спарк — «И окажусь в холодной деревушке, провонявшей не пластиком, а погребальным костром. В мире, где все едят всех, но никто друг друга; где в питье засыпают красавку и чемерицу, чтобы потом без помех душить или резать. Где за неполные восемь дней пути дважды рубились насмерть, и оба раза — на волоске вышел… Приключения хороши, когда они необязательны. Как игра. Надоело — нажал кнопку и вышел в систему…»
Впрочем, выйти-то он как раз может. В любой момент. И, наверное, уже был бы дома — наяву. Если бы не то самое письмо, о котором некстати напомнил Майс… Ну да ладно, рано или поздно ведь кончится и «то самое» дело из письма. Миры сошлись, время понемногу сходится тоже. Вот уже три года за месяц; а было — десять лет за одну ночь, как и полагается в легендах. Рано или поздно пойдет день за день. Миры сходятся, как будто корабли, машины или самолеты уравнивают скорости. Можно шагнуть с крыла на крыло… конечно, если внемировой ветер не сдует в туман… Только что его ждет на Земле? Учиться снова, опять ходить в младших? Отвык. Забыл, каково подчиняться дураку или сволочи, выслуживать право жить и поступать по-своему.
— Так что там за тысячи лет развития твоих мутантов? С чего началось-то?
— Андре Нортон почитай, — рассеяно ответил Игнат, — «Угрюмый удочник», то есть, «Темный трубач», «The dark piper», конечно же… — думая про себя: а почему не ушел на Землю сразу за Иркой? Вместе с ней? Что мешало?
Пояс.
Власть!
«Настоящая фантастичность Висенны заключается не в магии, а в том единственном», — думал Игнат, — «Что здесь я оказался у руля не в пятьдесят, а в двадцать. А раз так, надо и правда потратить годы на хорошее дело. Хорошее не только для меня одного. Как там говорил Нер? „Честь — та же выгода, только для многих и надолго.“ Раньше сказали бы „Юный ленинец“, теперь скажут „бойскаут“…»
— Может, оно и к лучшему, что ты письмом обошелся, а не сам приехал, — отец вздохнул. — Как тут еще встретят… И будут ласковы они, или угрюмы. И будут в роли злых шутов и добрых судей…
— Но нам предложат деревянные костюмы, — подхватил Кузовок, — Люди?
— Люди!
— Госпожа Алиенор, не изволь гневаться, где ж их взять? Людей у меня всего только четверо!
— А чьи тогда кони в каждом дворе?
Десятник потел, то и дело ерошил волосы в подшлемнике. Родичей Алиенор он знал, и все это были такие бояре, на которых дворянин без поместья, служивший Князю «за зерно и коня», мог разве что посмотреть издали, сквозь копья бдительной стражи. Этим не угоди попробуй — так десятником и проходишь до старости!
Командир стражи начал загибать пальцы — левой рукой на правой. Правую крепко ушиб в том самом бою, кисть двигалась плохо. Хорошо хоть, сабля не выпадала.
— Первое, разбойничьи лошади. Три восьмерки. А разбойников было чуть ли сорок. С ними вчера только рубились, и до сей поры трое моих кособочатся на седле — это из тех шести, кто вообще выжил.
— Пять восьмерок! — не удержалась Лиса. Тигренок молча переглянулся с братьямиохранниками, те сделали лицо, будто беззвучно присвистнули: ой! Госпожа Алиенор нахмурила соболиные брови.
— … Второе, знатные путники пристали. Южане. Сильный колдун с ними. У них лошадей еще две восьмерки без одной. Если б не колдун, тут бы нас пожгли вчера…
— А сегодня нас, — буркнул один из братьев.
— Не иначе, Госпожа Висенна ведет боярышню, — одними губами ответил второй, — На том дворе к драке опоздали, и тут милостиво обошлось…
— … На полночь. Я не спрашивал, то ли к Светлому Озеру в поклонение, то ли посольское дело: сами в серебре, да колдун же! У одного княжеская бляха сотника — а он даже не начальник. Я же десятник только. Если б ваша милость позволила, спрошу их, согласятся ли проводить вас хоть до Алакерта…
— Позволяю. Спрашивай. И вели старосте, пусть приготовит нам хату почище. Лиса, собери снега умыться!
Умывальный таз оказался медным. А вода настолько холодной, что Спарк мигом позабыл размышления о купоросе и кривых руках деревенского лудильщика. Десятник, разбудивший ни свет, ни заря, с «неотложным делом», терпеливо ожидал на лавке перед столом — таким же пустым и светлосерым, как глаза десятника. Майс заливисто храпел за печкой. Сонный Рикард заварил на редкость едкую травку — слезу вышибло у всех. Даже непритязательные деревенские клопы и тараканы в ужасе бросились на мороз. Усатый, ехидно посмеиваясь, оживая на глазах, мелкими глотками пил варево. Тут вошел Ратин, за ним почти на коленях полз староста: