— Батюшка колдун! Соизволь наши дома таким вонючим дымом окурить от клопов; а тебе дадим золота слиток, или серебра мерку, или хоть конского яблока сколько попросишь!
Спарк вспомнил, как опростоволосился на вчерашнем пире по случаю победы. Когда подали хмельную настойку из этого самого яблока. «Конским яблоком» здесь называли не навоз, а обычную дичку: мелкую, зеленую, крепкую. Яблоко собирали на окружающих село холмах и в редких степных перелесках. Засыпали его лошадям в кормушки. Несмотря на невзрачное происхождение и невыносимо кислый вкус, стоило конское яблоко дороже сена. Потому как в Княжестве разводили множество пород лошадей, и далеко не все из них довольствовались зерном и сеном.
Самые неприхотливые и невысокие — холка под подбородок стоящему — назывались малышами, «etulino». (А когда не хотели тянуть — «ну, шевелись, йети вашу конскую!») Они могли перезимовать даже на подножном корму. Но всаднику приходилось таких лошадей держать пару, одна под ним быстро уставала. Лошадь покрепче легко опрокидывала таких малюток; ломовые телеги им не мечтались; на корчевке или вывозе бревен невысокие лошадки тоже выступали табунами. Зато стоили недорого: сельский парень мог завести пару еще до совершеннолетия, а к женитьбе уже тройку. Все же почва в степи мягче лесной, и плуг мелкие лошадки таскали исправно. В базарный день могли доехать на ярмарку и обратно с нетяжелой повозкой.
Для тяжелых повозок и работ скоро вывели особую породу — «sagristo». Такую же невысокую: чем ниже конь, тем сильнее упор. Медленную: никто не корчует пни и не пашет наперегонки. Но мощную, крепкую, выносливую… прожорливую, правда. Много сена, много хорошего зерна, теплая зимовка. Хозяйский получился конь. Еще и не каждый хозяин мог такого содержать.
Скрестив обе породы и немного подтянув рост, получили верхового коня: под седло. Побыстрее, полегче на ходу; способного обойтись и сеном. К тому же, смирного и послушного, чтобы не кидался на всякого, кто встретится по пути. И чтобы хозяин, даже упав с такого коня или упустив его, мог все-таки поймать лошадку прежде, чем успеет состариться. На таких лошадях ездило до сих пор Братство, их тысячами тысяч продавали во все соседние земли и державы; разбойники тоже имели чаще всего таких лошадей, и никакого особого названия у породы не было.
А вот Ратинский вороной был уже младшей боевой породы, «sturmeto». Чуть крепче и тяжелее обычного, да и воспитанный злее — его можно было сравнить с хорошо обученным и вооруженным, но все же солдатом срочной службы. Как только человек покидал седло, служба кончалась. Чтобы такой конь озверел, его следовало загнать в угол: поставить в плотной колонне, подпирая задними, прицепить сзади гремящую боевую колесницу; надрать уши перед боем. И все равно, без всадника конь превращался в мирное травоядное, мечтающее только унести ноги подальше от злых копейщиков и вредных стрелков.
Скрестив боевых лошадей с тяжеловесами, Княжество получило «ferlatero» — зверей для панцирной конницы, закованной от конского брюха до макушки наездника. «Железнобокие» нападали с длинными пиками, плотным клином. Удар по пехоте насаживал на копья два или три первых ряда, после чего половина выживших разбегалась в ужасе, а вторая получала топорами, подкованными копытами и седельными мечами. Но к полю боя конь добирался шагом; сил у него хватало на одну-две атаки; скользкие и крутые откосы обходил; в речки тем более не совался: или на топком берегу завязнет, или просто не хватит сил поднять свой вес на берег. А еды требовал, как полтора боевых коня, или как три крестьянских, предпочитая зерну те самые конские яблоки. Обычные яблоки «железнобокие» тоже лопали за милую душу, только выходило совсем уж дорого.
Конечно, коневоды мирились с таким положением недолго. Через каких-то двадцать поколений, старательно записанных в «выводных листах», враги Княжества с содроганием встретили невиданных до сих пор боевых зверей — ардавирской породы, от слов «ardo» — ярость, и «vir» — жеребец. Выглядели те по-лошадиному — разве что высота в холке превышала рост наездника — а вот характер у зверушек оказался волчий. Лошадка бодро трусила рысью весь день, неся на спине всадника и броню. Потом — почти без отдыха! — могла сделать три или даже пять бросков галопом; а потом снова размашистой рысью гнала и давила бегущих. Весил коник, правда, меньше серого лесного медведя, но ненамного. Других лошадей, помельче, даже не воспринимал как препятствия, а от людей мог отмахиваться хвостом. Плотным строем ардавир признавал только двенадцать шеренг в полных латах, с копьями четырехростовой длины. Во все, что было меньше или защищалось хуже, зверь входил как молоток в масло: с чавканьем и брызгами. Главное же его отличие состояло в тщательно воспитанной злобности. Чтобы ардавир принялся рвать зубами и крошить копытами, не требовалось даже команды. Хватало просто ослабить стальные цепочки, которые применяли вместо поводьев.
Но уж и кормить существо приходилось сушеной рыбой, яблоками — конскими и обычными — в непомерных количествах. Даже кони «ferlatero» обходились дешевле. Траву и сено ардавир не ел с рождения. На пшеницу презрительно косился. При холодной ночевке простужался и долго болел. А всего забавнее было, что грозные ардавиры боялись спать в темноте и привязывались к наезднику, как маленькие дети.
Все это Спарк вчера узнал от десятника в конюшне. Заводных без возражений разобрали чистить селяне, а к боевому чужой человек прикасается обычно раз в жизни, чаще всего — перед гибелью. Ратин своего вороного, Спарк золотистого, Рикард белого разбойничьего, расседлывали и чистили собственноручно. Тогда-то проводник и спросил: зачем десятник подвесил в конюшне большой красивый фонарь из деревянных планок, затянутый разрисованной промасленной бумагой; зачем накидывает на коня теплую вышитую попону, а в кормушку сыплет воблу. Десятник рассказывал полвечера: от начала пира и до конца первого бочонка. Кроме прочего, Спарк узнал, что ардавир принадлежит не десятнику, а самому Великому Князю. Дворянин мог выслужить коня лет за десять боев и походов, но и тогда не всякий пользовался возможностью. Чаще «право» уступали обратно Князю за золото. Коня-то получишь; а прокорми его! Людям же недворянского звания, невзирая на их доходы, ездить на ардавирской породе вовсе запрещалось — как с гордостью объяснил вчера командир стражников.
И вот после шумного пира десятник отчего-то пришел ни свет, ни заря. «Поздно доить коров, рано доить инженеров», — говорил о таком времени отец Игната. Спарк умылся, промокнул шею и лоб серым полотенцем, зевнул. Уселся на лавку — слушать.
Дело, к счастью, оказалось несложное. Под утро с юга подошла небольшая кавалькада: боярышня Алиенор и служанка ее Лиса, и два брата Ветра в охране, и еще какой-то парень, по виду знатный южанин, приставший в дороге. Ехали они поклониться Светлому Озеру далеко на севере. Боярышня требовала сопровождения, а десятник дрожал при одной мысли о повторении вчерашнего налета и не желал давать ни человека. Напротив, он собирался при первой же возможности отослать своему сотнику в Алакерт отчет о сражении, в доказательство десяток уцелевших голов разбойников (прочих спалил Рикард той самой вспышкой шириной в половину улицы), некоторую часть взятого на бандитах оружия — и настойчиво просить или помощи, или снятия поста с Тенфиорта. Лучше почаще наезжать сюда полусотней, чем раздергать гарнизон по десяткам и потерять так же, частями.
Но сотник далеко и еще не завтра. А боярышня хотела охрану здесь и сейчас. Вот десятник и подумал, что храбрые южане с господином колдуном вполне могут сопроводить госпожу Алиенор в город — раз уж они не соглашаются охранять Тенфиорт. Даже за долю в разбойничьем железе.
Спарк обвел глазами Ратина и усатого мага; оба согласно опустили веки. Майса даже не стали будить для совета. Конечно, сопроводим! «А боярышня нас легко протащит через любые заставы, да и потом рекомендательное письмо выпросим, вместо подорожной», — подумал проводник. Ратин же без лишних слов вытащил тряпочку, соскреб прямо с беленой печи щепоть мела и принялся натирать свою бляху — ровно в два раза большую, чем такой же знак десятника.