Десятник сопел и волновался; бляха сверкала зимней звездой; сабля брякала. Трое дружинников в начищенных чешуйчатых бронях по очереди вывели лоснящихся гнедых: двух иноходцев для девушек, и трех мощных жеребцов младшей боевой породы, для братьев-охранников и Тигренка. Коней из добычи десятник подарил боярышне: пусть не держит зла, что не нашел воинов в сопровождение.
Госпожа Алиенор милостиво наклонила голову и плавно соступила с крыльца. Староста, кожухом и важностью раздутый вдвое против себя обыкновенного, махнул рукой. Румяные тетки в белых овчинных жилетах поверх кружевных рубашек и в праздничных пестрых юбках, тканых «на три восьмерки нитей», понесли дорожные подарки: жареное, пареное, сушеное; уже увязанное и упакованное. Все это навьючивалось на тех лошадей, на которых боярышня со свитой прибыли в Тенфиорт — теперь они шли заводными. Из кузницы принесли отчищенные седла, украшенную подвесками сбрую. Вчера у какого-то разбойника в тюке сыскалась даже серебрянная «гремячая» цепь, от конского праздничного наряда — десятник и ее не пожалел. Принесли и привесили на иноходца госпожи Алиенор.
«А бойцов не дам,» — думал десятник, сгибаясь в очередном поклоне. — «Разве что самого Князя была бы дочка! Боярышне — и этих достаточно».
Тут он повернулся к улице и вполсилы свистнул.
Шагом выехало Братство: Ратин на вороном в вороненой чешуйчатой броне и таком же шлеме; Рикард на белом, в чешуе и шлеме белого блеска, с белыми же усами до седла; Спарк на золотом коне, в черной броне, перечеркнутой белыми квадратами Пояса; Майс на седом жеребце, в своей знаменитой кольчуге из тридцати тысяч заваренных колечек — сверкающей на теле подобно расплавленному серебру или холодному пламени; за ними девять заводных лошадей под стегаными попонами, расшитыми травой и всяким зверьем, которое водится в окрестной степи… Тенфиорт не видал такого щегольства с тех самых пор, как проводил на юг посольский поезд.
«Лишь бы блеску поболее,» — думал десятник, кося глазом на Алиенор, которую один из братьеввоинов уже забросил в седло; на второго иноходца Тигренок подсадил служанку. «Девки, они на блеск чуткие… Лишь бы попышнее! Не скажи никоторый, что не по званию проводили…» — дружинник поклонился в последний раз. Пара местных красавиц взмахнула вдоль улицы длинными «путевыми» рушниками: чтобы ямки и горки на пути были не больше, чем волны на полотне.
Алиенор, наконец, улыбнулась. Склонилась к старосте, поблагодарила вполголоса и вложила в руку золотую пряжку: на память. Подала знак: Тигренок отсчитал столбик из девяти серебряных монет, плату за постой.
Потом близнецы выехали вперед. Боярышня, Лиса и сын тысячника двинулись сразу за ними. А уже следом неспешно порысило Братство: Майс и Рикард готовые к бою; Ратин и Спарк в самом хвосте, приглядывая, чтобы заводные не отставали.
— Хорошо хоть, музыки в селе не нашлось. Всего ничего: половину утра уходили на блеск и треск, — заметил Ратин, когда село, наконец, осталось позади, и можно было снять шлемы, а поверх брони натянуть тулупы.
Спарк молча улыбнулся. Атаман свистнул Рикарду: дескать, как там у вас? Маг помахал рукой, не оборачиваясь. Караван понемногу вытягивался вдоль дороги, и скоро до Рикарда с Майсом стало далеко. Обернулись на тонущие в дымке заборчики Тенфиорта.
— Раз отбились, на другой раз сожгут дурней ленивых, — наместник сплюнул. Сын Ратри Длинного буркнул насмешливо:
— Вправду об этом думаешь?
— Нет, конечно, — подхватил игру Спарк, — Рыжая эта покою не дает…
— Которая? Обе рыжие.
— Тогда все равно, которая… — наместник вспомнил, как давным-давно — будто и не с ним то было, а в книжке прочитал или слышал от кого — дочь Берта Этавана, красавица Тайад; да и ее служанка… Брас, кажется, звали? Выпытывали, кто он да что он, да не оборотень ли. Тайад, помнится, черноволосая… Или нет? У теперешней боярышни волосы рыжие. У служанки такие же, но лица разные: Алиенор обычная, миловидная — и только. А вот Лиса, которую подсаживал на иноходца тот странный парень — Лиса яркая красавица и движения у нее куда быстрее, чем у хозяйки… Спарк поймал себя на том, что сравнивает спутниц не как девушек, а как бойцов — фыркнул. Дожился!
Ратин кивнул без усмешки:
— Вот и я сперва подумал, что Лиса эта шустрее…
— Жениться тебе надо, атаман.
Подначка была старая, и сын Ратри Длинного не сбился с мысли:
— А что про парня думаешь?
Теперь согласно кивнул наместник:
— Да, про двоих братьев-близнецов чего и думать: бойцы, охрана. Смотри, все равно между нами и девушками держатся. Не доверяют. А парень… Не мог я его где-нибудь видеть?
— Спарк, опомнись! Ты ж Пояс носил! Сколько ты каждый день встречал людей? И ладно бы в Пустоземье, так ведь на Ручье и в Хадхорде! Где угодно ты его мог видеть.
— При том условии, что он южанин или часто бывал у нас.
— Согласен. А больше гадать нечего: только слова тратить… — Ратин отвлекся подогнать заводного, и разговор прервался. Действительно, наместник не так часто видел Тигренка, чтобы насмерть запомнить; зато Тигренок узнал Людоеда сразу же. Как уж там лицо-походка; а Пояс и вороненый шлем с личиной Шаэррад Кориенталь до сих пор видел в кошмарных снах.
Сны на новом месте приходят всякий раз новые; сколько же можно узнать неизвестного и увлекательного, если путешествовать, и всякий раз засыпать под иной кровлей! Нынешней ночью, например, Игнат видел во сне Андрея Кузовка, отца и почему-то Ратина. А вот о чем шел разговор, и был ли тот разговор вообще — не помнил наотрез. До утра ломал голову — спорили, может? Да нет, будто руками никто не размахивал… Тогда обсуждали что? Или вовсе песни пели… какие? Разве есть для Земли и Висенны хоть одна песня общая? Или вот: Висенна женщина, а кем воплощается Земля? Как там сказал Рыжий Маг: «черным, желтым и трехголовым» демонами? Думай сколько влезет; благо, дороги в Княжестве все же спокойней пограничных. Да и постоялые дворы за Тенфиортом уже считались безопасными. Конечно, одинокого путника могли в темном углу и подушкой придушить — как повезет. Только где ж теперь на дороге одинокие путники? Всякий, кому можно доверить спину, рано или поздно отыщет себе попутчика; а такого, кому доверять нельзя, быстро убьют.
Все три ночи после Тенфиорта Братство ночевало в тепле и уюте. Комната девушкам — с бадьей горячей воды — да весь общий зал охране. Не особенно роскошный, но плотный ужин, вдвойне приятный, потому что платил Тигренок серебром госпожи Алиенор. Братству, правда, приходилось вносить свою долю длинным рассказом. Госпожа Алиенор выспрашивала о ГадГороде: как там, да что; откуда звери взялись, да почему про них никто раньше не слыхал… По коротким словам, которые Тигренок успевал вставить в разговор, Братство живо узнало в нем коренного горожанина не из последних. Спарк заерзал: после пышного выезда из села Пояс он убрал в мешок. Но Тигренок наверняка его узнал! А козырять бывшей должностью наместнику не хотелось. Еще, чего доброго, из каждого села придется вот так с церемониалом выезжать, как из Тенфиорта… Или наоборот — под конвоем, ежели Князь с Лесом поссорятся.
Тигренок, однако, больше обращал внимания на Лису, чем на беседу. К третьему вечеру вышло так, что братья-воины стерегли один конюшню, другой — комнату девушек. Боярышня в общем зале выпытывала из Спарка очередные подробности о загадочном юге. Сын тысячника и красавицагорничная шептались справа от очага на крайней лавке. Ратин с Рикардом заказали по большой кружке отменного здешнего пива, и теперь сосредоточенно пережимали друг друга руками: пьет победитель! Майс и еще несколько зрителей во главе с самим трактирщиком, увлеченно вымеряли, чья берет. Шум заставлял говорящих все ближе склонять головы; наконец, Ратин заметил две пары у огня, подмигнул Рикарду — маг заревел, напряг руку так, что треснул рукав; сын Ратри Длинного для пущей красоты напряг и спину: его застиранная сорочка лопнула по шву вдоль хребта. Выдох! Борцы навалились из последних сил, Олаус нажал — атаман медленно, по капельке, попятился вдоль скамьи, а потом и вовсе полетел кувырком. Восторженные вопли едва не подняли тростниковую крышу. Хозяин налил обоим по кружке за счет заведения. Ратин поднялся, похлопал Рикарда по плечу. Кашлянул. Подмигнул Спарку: