Таберг слабо улыбнулся:
— Потому я и ушел…
С высоким снопом искр обвалилась левая стена. Колдовской огонь пожирал дерево втрое быстрее обычного. Разбойники радостно заорали. Кто-то из них выставил голову над щитом. Последняя стрела Ульфа пробила доску в двух пальцах от головы крикуна.
Потом пламя взвилось так высоко и ярко, что и башни, и стены Волчьего Ручья, и даже верхушка холма — все потонуло в оранжевом море. На испуганную банду падали крупные, почти как кленовые листья, черно-серые хлопья пепла.
Пепел покрывал холм. Второе черное пятно расплешивилось на месте поселка. Караван остановился к югу от пожарища, телеги стояли в кругу. Некст и Огер, ежась от сырости, стискивали мечи, беспокойно шаря глазами по округе. Хозяин каравана — плотный невысокий хлеботорговец — тоскливо глядел в землю, теребя синий шерстяной плащ на груди.
Спарк сказал ему:
— Безопаснее всего повернуть обратно. Случайная шайка не могла взять эти стены.
Купец согласился:
— Если ГадГород начал войну… — махнул крепкой коричневой кистью:
— И-эх, всего ничего, три лета добром пожили… Назад не поведешь нас?
Проводник отрицательно покачал головой:
— Обратный путь безопасен. Мы лучше тут останемся. Заслоном между полночью, и тем куском тракта, где пока еще тихо. Если успеем, пришлем вам вестника.
От леса скакали высланные на разведку Рикард и Остромов. Ратин, верхом на своем вороном, камнем застыл у самой верхушки сожженного холма, глядел на север.
Арьен и Сэдди Салех уныло бродили по пепелищу. Длинными палками ворочали трупы разбойников. Искали своих. Парай, успевший-таки предупредить караван, спал на телеге. Он прискакал глухой ночью, переполошил всех страшными известиями. Ватажники спешно вооружились, натянули доспехи, погасили костры. Решили утром послать на север пару дозорных, а повозки гнать на юг, подальше от боя. Но, когда оказалось, что на холме и вокруг никого нет, караван все-таки протянулся полперехода к хутору, надеясь неизвестно на что. И с утренним светом понял, что надеялся зря. Волчьего Ручья больше не было: ни крепости, ни поселка…
Спарк хмуро посмотрел на купца. Тот переступил с ноги на ногу. Постучал бурыми сапогами один о другой, сбивая грязь. Отряхнул заляпанные штаны, бывшие когда-то темно-зелеными.
— А деньги? — наконец, решился он.
Пришлось проводнику отвязать от пояса кошелек с задатком:
— Мы уговаривались на долю в прибыли. Но прибыли в этот раз никому не будет. Возьми.
Купец пожал плечами. Подумал: не оставить ли хоть задаток? Все-таки полпути довели честно. Им сейчас деньги понадобятся. Одернул себя: теперь каждому деньги — позарез. Ведь Тракт закрыт!
— Тракт мы закрыли! — Ильич стукнул кулаком по попоне.
— Толку с этого! — огрызнулся один из десятка бандитов, расположившихся вокруг костерка на опушке, — Закрыли, и что? Где все ихнее богачество? Гонца прощелкали! Проводник сбежал. Ради чего три руки ахтвы угробились под стенами?
— Чтобы магическим огнем всю добычу пожечь, так, што ли? — угрожающе поднялся кто-то поодаль, в вечернем полумраке похожий на медведя: рыком и ростом.
— Надо тут и закрепиться, — подали голос из-за спины. — Караваны-то вышли в степь, из купцов еще никто не знает, что Волчьего Ручья нет. Будем их перенимать и обдирать… Должно ж нам хоть штонибудь полезное выпасть с етого пожара!
От других костров сходились люди. Скоро Ильич видел на светлом небе две черные стены: лес справа, и волнующееся многорукое нечто слева. Главарь поднялся, громко обратился ко всем:
— Раз все пришли, тогда решайте: тут станем проходящие караваны обдирать, или к северу двинем? Кто хочет на север, отходи к полночи от меня. Кто хочет остаться, отходи к полудню.
Шумно переговариваясь, банда черным облаком заклубилась в темноте. Кто-то ругался из-за оттоптанных ног; кто-то басом гудел: «А где тут ета полночь, тумана ей в уши?» Кто-то, зная о своей неразличимости, приглушенным голосом вещал: «Не слушайте Ильича, он нас всех Ратуше продал! Его Ковник подрядил Ручей пожечь, штоб Тиренноллу насолить и его Степне. Ильич от Ратуши золото возьмет, а нам что?» «Ет-т-туман, ногу пропорол, какая сука нож уронила?» «Живее, чего копаешься!» и еще ругань, и обещания, и вопросы, и опасения, сливающиеся в неразборчивый гул.
Наконец, по левую руку главаря, к северу, собралось четыре десятка желающих уйти, признать поход неудавшимся, и не рисковать больше в землях Охоты. Справа угрюмо скучились три руки отчаянных — не то задолжали всем, кому можно, не то уступили жадности.
— Поделимся? — спросил Ильич, — Или пойдем все вместе?
— Вместе! — крикнули полуночники. — Ничего ж не взяли, что делить?
Правая кучка молчала. Наконец, оттуда раздалось:
— Делимся! Вы себе идите, мы себе.
Слева возмущенно загомонили. Ильич рявкнул:
— Мыл-лча-ить!! Пусть себе идут. Проводник наш не зря ноги сделал. Мы уходим к северу, какой караван на пути встретим, то и наш. А эти пусть ждут с неба дождичка… — повернулся к отступникам:
— Пойдете следом, пожалеете, что родились на свет. Хотели тут оставаться — валите к югу.
Опять обратился к своей неполной полусотне:
— Нечего ждать. Раз решено, гони смотровых вперед, и снимаемся!
Темные силуэты рассыпались по опушке. Ржали кони. Громко ругался неудачник: сунулся помочиться в костер и прижег сапоги. Звякало разбираемое оружие, подковы и пряжки. Скоро две банды на рысях разбегались в разные стороны по одной и той же дороге.
По дороге двигались две черные точки. Ратин заметил их первым. Поглядел с седла на Спарка: тот перебирал грязный пепел, сидя на треснувшем валуне — примерно рядом с бывшим колодцем. Молчал. Атаман решил отложить разговор на потом. Свистнул в два пальца. Снизу, у подножия холма, выпрямились в седлах Арьен, Рикард, Сэдди и Остромов — все при доспехах, остроконечных шлемах с наушами и затыльниками. Ратин махнул рукой к северу. Кавалькада сорвалась в галоп, встречать неизвестных гостей.
Игнат ничего не замечал. В горле словно вертелся ерш для мойки посуды. Мертвая грязь противно чавкала под тонкими кожаными подошвами. Вот, значит, как это выглядит: «Я их всех привел сюда…» Неважно, откуда. Важно, что привел на смерть. Тебе поверили, а ты завел в болото. Пусть не нарочно, так ведь замысел был твой! Не так давно хвастался: я придумал! Я построил!
«Ну да!» — угрюмо возразил волчий пастух, — «Я придумал. Мы построили. Чего ждешь — что плакать буду? Изображать чувства, которых не испытываю? Скорбь вселенскую по убитым? Мне их не то, чтобы не жалко. Сочувствую. Только ведь, все знали, на что шли. Я за их спины не прятался, и сейчас не прячусь».
Но ведь это же люди!
«Классическая легендарная биография» — волчий пастух смотрел в огонь, и лицо у него было, как у Гланта, Терсита и Нера сразу. Игнат не сразу понял, что беседует с самим собой, и что картинку рисует воображение. Либо ты веришь в происходящее, либо ищешь способ проснуться… Глубинаглубина, пошла на…
Парень вскочил, сделал резкий вдох, выдох. Не помогло. Справа все так же нерушимо маячил в седле Ратин. Под ногами хлюпала пепельная каша. А перед внутренним взором сидел у огня некий абстрактный волчий пастух, которого зовут… Ну конечно же! Спарком его и зовут! Часть личности, выросшая здесь. У Висенны.
Игнат вновь опустился на холодный камень. Образ-Спарк помешивал мясо в котле. Неторопливо продолжал повествование, как будто сказку сказывал непогожим вечером, в мирном шатре, у теплого очага: «Жил-был герой… Убили у него всех родных…»
Только вот родных у меня тут не было. Только я вовсе не герой, хотя в меня старательно запихивали все премудрости: как держать меч, как закрыться, как ударить… Мастер тысячу раз был прав: этому вот — никто не может научить. Или встретишь, или жизнь твоя пройдет тихой и теплой стороной, как проходит косой дождь.
«И сожгли его дом… И пошел он героически мстить…»
Да на кой черт мне легендарная биография? Я не хочу быть героем. Не хочу мстить. Я же просто жду свою девушку. Как будто мы договорились встретиться на остановке под рекламой. В шесть часов вечера после войны.