Долгая и цветистая речь Хартли, наконец, закончилась. Ученики и учителя согласно поклонились общим поклоном, потом разошлись по двору: готовить праздничный ужин. На ужине сперва друг друга дичились, и только въевшись, развязали языки. Пошли здравицы, пожелания, смешные повести. Называли имена и прозвища, и тотчас же забывали их. Охотники хвастали зимними шубами; медведи — собственными. Ежи на спор метали стальные иглы — в днище бочки с пятидесяти шагов, в браслет витой — с тридцати, наконец, в перстень — с трех восьмерок. Несмотря на то, что к последнему кругу метатели изрядно подвыпили, иглы ложились кучно, а над редкими промахами зрители беззлобно смеялись. Далеко заполночь расползлись, наконец, по спальникам.
Утром доели праздничные блюда, прибрали поляну — и началось обучение. Для большинства началось оно с грамоты. Науки посерьезнее собирались давать к осени — когда выявятся склонности, характер и способности учеников. В Братстве читать-писать не умели только Некст и Остромов. Зато из прочих шестнадцати азбуки не знал ни один. Спарк перекинулся парой слов с охотником, тот отвечал прямо:
— Магом там или кем еще, стану ли, нет — мне все равно. А что книги читать задаром выучат, так за тем и пришел. Потому что нашей семье надо хоть один грамотный, чтобы с приказчиками из ХадХорда меховые обороты вести. Все-то они мелкими закрючками ловчат; где и надувают нас, то поди поймай, если читать не можешь.
Платы за обучение, по традиции, с первого набора не требовали. Но и кормить школяров никто не собирался: не маленькие уже. Так что, вперемежку с уроками, те охотились, запасали на зиму мясо. Наставники тем временем обсуждали, кого чему учить. Ясное дело, всем это было крайне любопытно. Да не так-то просто подслушивать Великих Магов — в особенности, если те всерьез не хотят быть услышанными.
— Слышал новость? — в шуме и плеске вечернего умывания слова тонули. Ратин почти кричал:
— Усатого нашего на колдовском шаре пробовали!
— Да ну?! В колдуны пишут? — Остромов так и застыл, головой в корыто. Фыркнул, медленно разогнулся, отряхнул волосы. Неспешно вытер лицо серым полотняным рушником с вышитыми синими медведями.
— Ну, с Майсом-то сразу все ясно. Его здешним Мастером Лезвия сделают, и будет он тоже наставник, а не ученик. Вот только из Академии бумаги придут… — вмешался Сэдди. Он уже умылся, и теперь тщательно расчесывал свои черные волосы кленовым гребешком.
— А откуда знаешь? — на всякий случай уточнил Спарк, ополаскивая руки.
Ратин осторожно покосился вокруг. Его собеседники сделали то же. Убедившись, что слушают только свои, Ратин заговорщицки прошептал:
— До рассвета на чердак влез, над комнатой их, пока никто не пришел. Ну, и лежал потом, колотился. Если бы кто додумался хоть одно заклятье кинуть, нашел бы меня сразу. Только они все увлеклись. Шумели, спорили… Меня на судью учить хотят. У Рикарда будто бы склонность к магии нашли, через октаго еще раз перепроверят. Майса, и правда, в боевые мастера, бумагу только ждут. Про остальных — ничего особенного. Помощниками… не знаю, как эта должность поздешнему исполняется. У нас бы сказали, письмоводитель, из них же потом в подьячие выслуживаются, а те уже в думных или радных дьяков.
Остромов полез чесать затылок:
— А разница в чем? Между думным и радным дьяком?
— Думные в городские думы, радных князь себе забирает. Есть у него «Паны-рада», вроде как ближний совет. Вот при нем и служить… Так тут же все равно Лес, а не князь.
Еще немного подумав, Сэдди и Остромов отправились к спальникам. Спарк внимательно посмотрел на будущего судью:
— Теперь все остальное рассказывай.
Ратин потер верхнюю губу:
— Грифон… Кентрай который, черно-пестрый… Он сомневался, вытянешь ли ты в Опоясанных, у тебя же никаких особых достоинств нет. А Стурон, тот самый хитрый дед, отвечает: дескать, годится любой, кто достаточно умен. А парень тут выжил, и волки за него, и своя ватага у него. За дураком не пошли бы. И он, и второй, который отшельник…
— Лагарп, — подсказал проводник. Атаман кивнул:
— Он самый. Так они хотели тебя порасспрашивать побольше. А наставник Хартли возразил: дескать, Великий Доврефьель говорил: «О новом знании можно рассказывать бесконечно, а толку?» И этак значительно добавил: мол, я с ректором редко соглашаюсь. И сразу такая тишина ехидная, вроде как все про себя хихикнули, а вслух нельзя… А Хартли и говорит: «Но сейчас нет времени на расспросы, и тут я с ним согласен!»
— Согласен. В давние годы и солнце ярче светило. И вода была куда как мокрее, против нынешней-то!
— А ну тя в туман, я тебе сердцем, а ты смеяться…
Племянник повесил голову:
— Виноват. Не сердись, дядя Берт. Выпей вот лучше нашего. Брат твой, а мой отец, передавал мед свежий.
Купец «книжный и железный» осушил поданный стакан. Со стуком вернул его на стол. Вытер губы краем скатерти. Похвалил:
— На девяти травах, как и положено. Умеет! Хочешь, к медоварам схожу, чтобы записали в бортники?
Горелик согласно кивнул:
— Отца спрошу.
Купец уткнул подбородок в сложенные руки. Уныло оглядел полупустую харчевню. Буркнул исподлобья:
— Не думал, что доживу до такого. Чтобы здесь, у «Шестой тарелки», было гулко, как весной в амбаре! Летних переездов недостаточно. Тракт в запустение пришел. Лаакхаарцы, и те жалуются. Да и сам вот… Дочку выдал когда еще, скоро второй год, а не расторгуюсь никак. Все не прежний размах! Помнишь, те же медовары караван вели на Железный Город? Двенадцать восьмерок, шутка сказать… Нынче езжу только по дедовской памяти, в Охоту даже и не суюсь. А все равно боюсь каждого куста… Слушай, давно спросить хочу. Вот, ты ж Спарка на Волчьем Ручье видал?
— И письмо твое ему в руки дал, как велено.
— Так где же ватага его? Транас Волчий Ручей не удержал, ладно. А что на опустевшем месте никто не строится?
Шеффер Дальт так и подскочил над лавкой. «Волчий Ручей» — звоном отдалось у него между ушей. Осторожно повернулся: кто это там письмо посылал?
Разглядел спину, стоячий воротник с травяной росшивью над синим кафтаном. Купец… Берт… Дальт тихонько сполз с лавки и спешно выбрался из трактира. Передразнил сам себя: «Купец! Берт!» Это ж тот самый Берт Этаван, которого первая шайка Дальта в чистом поле взять не смогла. С которого потянулась цепочка неудач на Волчьем Ручье… Вернуться, подслушать? А потом что? Никто уже в степь не сунется, не сговоришь. Той весной всех сильных повыбили, хоть ты новую ахтву набирай. А и наберешь, что дальше? Опять в степь? В ту самую, из которой дважды на галопе уходил? Ради единственного Бертова каравана? Вон купец сам плачется, что никто по Тракту не ездит.
Нет, не отомстить купцу. С дна городского до его высоты не допрыгнешь… Дальт поднял глаза: ноги привели его на площадь, к главной лестнице ратуши.
Донести, что Берт с колдунами знается? Тиреннолл не поверит. Посадник и Берт от одной четверти — Степна. На своего доноса не примут. И потом, ведь не было там никаких волков говорящих. Сколько раз сам доказывал: собаки это, помесной породы… Дальт поводил дырявым сапогом по каменным ступеням. Донести? А поверят?
— Нет, разумеется. Невероятное это дело, и невозможное! — Спарк переглянулся с крепышом из своей ватаги по имени Остромов, а потом опять посмотрел на Хартли. Наставник невозмутимо передвигал по массивной черной столешнице вещи: две реторты, одна с синей жидкостью, одна с желтой. Черный платок. Ножики: с костяной ручкой и с деревянной, точеной. Два гребня: вычурной резьбы и простенький, украшенный лишь кружочками. Пять или шесть лопаточек для порошков; низенькая коричневая плошка с пахучей мазью. Высокая узкогорлая фляга — керамическая, в кожаной тисненой оплетке.