— Да, да, Пуссемар, ступайте, ступайте, — прибавила мать Альбертины, — у меня просто судороги в желудке начинаются.
— Иду, господа, иду.
В ту минуту как Пуссемар вышел из залы, в ту же дверь порхнула Зинзинета, напевая какую-то веселую песенку. Фигаро поднял глаза, строго взглянул на Дежазет и насмешливо заметил:
— Нам сегодня что-то необыкновенно весело, видно, на душе есть какая-нибудь радость…
— Да я, кажется, редко когда грустна бываю, — отвечала Зинзинета, поправляя прическу перед зеркалом, с которого сошла почти вся амальгама, поэтому все лица в нем казались зеленоватыми. — Что это с тобой сегодня, Дюрозо? Уж не хочешь ли ты со мною поссориться? Если да, так ты так прямо и говори. Я терпеть не могу придирок и сама всегда действую начистоту. Хочешь, что ли, разойтись со мною? Так говори прямо, мы с тобой сейчас же и покончим!
— Не угодно ли полюбоваться, — прошептала Альбертина. — Ну, если бы я была на месте Дюрозо, я бы знать ее не хотела после этого!
Но Фигаро, в расчет которого, по-видимому, вовсе не входила ссора с Зинзинетой, опять принялся за свои расчеты, проговорив в ответ:
— Те-те-те! Эк вы расходились, сударыня! Должно быть, гроза-то со всех сторон собирается не на шутку! Молчу, молчу, не сердитесь!
— И прекрасно делаешь, что молчишь.
— Ну что же, в конце концов какой результат в Фонтенбло? — спросил Монтезума, вновь переменяя положение и потягиваясь.
— Сейчас, сейчас, заканчиваю.
— Черт знает, что за зеркало! — воскликнула Зинзинета, возясь со множеством цветов и лент, так любимых провинциальными актрисами. — В нем лицо кажется каким-то желто-зеленым!
— Ну, я не знаю, в каком бы зеркале она увидала себя беленькой, — прошептала Элодия, обращаясь к Альбертине.
— Четыреста пятьдесят франков, шестьдесят сантимов чистого барыша! — самодовольно объявил Дюрозо.
— Да, это отлично! — заметила старуха.
— Да, мы имели дело с публикой, достойно сумевшей оценить нас, — сказал Гранжерал.
— О, публика была чудная! — воскликнула Элодия.
— Это тебе потому так кажется, что кто-то бросил дрянной букет! — Зинзинета, вскочив, принялась усердно вальсировать со стулом.
— Этот-то букет дрянной! Вот, душа моя, он был великолепен! Посредине была прелестная камелия.
— Вовсе не камелия, а георгин!
— Нет, камелия!
— Нет, георгин!
— Нет, камелия! А ты бы не отказалась от такого букета!
— Вот хитрость-то! Да если бы мне не на шутку захотелось такого букета, я бы купила его сама и дала бы десять сантимов мальчишке, чтобы он мне его бросил. Вот тебе и вся недолга!
— Что ты этим хочешь сказать, Зинзинета? Уж не воображаешь ли ты, что я сама поднесла себе букет, когда играла роль посланницы? Слышишь, Кюшо?.. Говорят, что ты сам бросаешь мне букеты.
— Я и не говорила, что это твой муж тебе бросил.
— Еще бы ты попробовала.
— Да уймитесь, что ли! Если бы мне кто бросил цветов или конфет, я бы и осведомляться не стал, кто это бросает.
— Фи, Кюшо, вы этого не думаете! — воскликнула госпожа Гратенбуль, которой всякий подобный разговор напоминал о грустном событии, заставлявшем ее отказаться от театра.
— Я думаю одно только, что нас хотят оставить без ужина, вот что я думаю, и мысль эта сильно тревожит меня… Но вот и Пуссемар. Послушайте, о добродетельный Пуссемар, вы, верно, знаете, отчего нам не дают ужинать? Не случилось ли какого-нибудь несчастного события на плите или в печке?
— Это все матлот задержал, — отвечал Пуссемар, занимая свое место, — если не он, так давно бы уж подали.
— И к чему вы выдумали этот матлот? — воскликнул Дюрозо. — Что за лакомка этот Кюшо! В Фонтенебло ему это в голову влезло!.. Пошли смотреть на карпов в пруду, а он как закричит: «Сварите мне одного из них!» Ну, не сумасшедший ли?
— Фи, какая мерзость! — заметила Зинзинета. — Ведь этим карпам, говорят, лет по двести от роду! Да я бы за деньги эдакой гадости не стала есть.
— Слушайте, господа, Дюрозо или шутит, или ошибается! Правда, что я просил себе в Фонтенебло вареных карпов, но вовсе не таких старых! Я слишком уважаю старость. Здесь я действительно спросил себе матлот, но что же тут дурного? Я до смерти люблю это кушанье. И притом же, когда есть средства… Когда люди получили громадные барыши, то почему бы и не позволить себе что-нибудь? Не правда ли, добродетельная Гратанбуль?
— Я совершенно разделяю ваш благоразумный взгляд на жизнь.