– Можно я сам тебя застегну. А ты стой, как солдатик, руки по швам. Смирно! – шутливо скомандовал он и присел перед ней на корточки.
Застегивание пуговиц Кирилл превратил в невинную эротическую игру. Теперь выдержать вид ее наготы было гораздо легче, чем несколько минут назад. Застегивать начал снизу вверх, чем сразу развеселил девочку. Продевал две пуговицы в одну петельку – это вызывало озорное хихиканье. Или пропускал одну застежку, а когда из образовавшейся дырочки просвечивал детский пупик, целовал его, утопая языком в этой крошечной ямке. Два розовых сосочка то скрывались в складках халата, то выглядывали со словами "Ку-ку", приглашая поиграть в прятки. Последнюю пуговицу в районе ключиц, он застегнул зубами, а потом нежно поцеловал впадинку под шеей. Это было очень щекотно и Ксюша, вся съежившись, зашлась тонким заливистым смехом, покрывшись пупырышками гусиной кожи.
– Очень мне хочется на твоей шейке, радость моя, оставить лиловый след тебе на память.
– Как это? А что это такое?
– Это синячок такой, называется "поцелуй вурдалака".
– Ну так в чем же дело?
– Нельзя. Слишком явная улика. Родители увидят – не обрадуются, что их девочка вернулась из лагеря с засосом. Увы, крошка. Как-нибудь в другой раз.
Кирилл погладил ее по голове.
– Ну что, теперь ты меня одевай, – сказал он, лукаво прищурившись.
– Нет, нет. Не надо, – Ксюша запротестовала, застеснялась, закрывая лицо руками. – Вы сами… Я… Я отвернусь…
И она, стремительно повернувшись, бросилась бежать к кромке воды, давая Кириллу возможность вытереться и одеться.
"Новое подтверждение, что она все-таки еще малышка", – усмехнулся Кирилл.
Удивительная ночь и непреодолимое желание, чтобы она никогда не кончалась. Последняя ночь в лагере. Шорох двух пар одиноко бредущих ног по зыбкому песку сливался с легчайшим плеском волн у кромки воды. Влюбленные гуляли по берегу моря, пока на горизонте не забрезжил рассвет. Кирилл положил ей руку на плечо и она, маленькая, забавно выглядывала у него из под мышки.
– Ксюша, ты когда-нибудь видела рождение нового дня?
– Нет, никогда. Я в это время сплю, а в городе за домами все равно ничего не видно.
– Рассвет над морем – это божественно. Солнце поднимается из-за горизонта такое огромное, ярко-оранжевое и так быстро, что можно видеть скорость его движения, смотреть на могучее светило открытым, невооруженным глазом. Оно нежное и ласковое – не печет, не обжигает. И по огненному диску и по небу с гиканьем пролетают чайки. И от него, как и от Луны, стелется по воде дорожка, только широкая и красная. А потом дорожка становиться все тоньше и светлее, а солнце все выше и ярче. И когда огненный диск начинает слепить глаза, дорожка рассыпается на тысячи осколков, и тени становятся все короче, а температура все выше, и зеленая трава все суше и суше, а кожа у некоторых милых девочек все темнее и темнее, а полосочки от купальника все светлее и светлее…
– Ой, Кирилл Андреевич, это Вы уже не то говорите, – Ксюша заслушалась, усыпленная его чарующем голосом, а теперь спохватилась, улыбаясь очередной шутке.
– Куколка моя, я так рад, что могу подарить тебе первый рассвет в твоей жизни.
"Первая любовь, первый поцелуй, первое ночное купание, теперь вот первый подаренный ей рассвет – я первый в ее судьбе! Первый!"
Глава 30
Автобусы уже расположились по периметру площади перед воротами лагеря, готовые заглотить в свои разинутые пасти всю эту копошащуюся, шумную, беспокойную детскую массу и увезти по пыльной дороге в большой, пышущий жаром асфальта, кирпича и камня город.
Все прощались, плакали, обменивались номерами телефонов, адресами электронной почты. Обещали не забывать друг друга и приехать на следующий год.
Кирилл и Ксюша стояли вдали от шумной толпы. Стена административного корпуса, увитая плющом, служила им укрытием от любопытных глаз.
Вишенка, уткнувшись ему в грудь, тихо плакала. Он машинально гладил темно-русую головку, и чувство невообразимой тоски и грусти переполняло душу. Только мужские слезы не капали из глаз – это женский вариант – они вкатывались обратно и текли по внутренним органам, оставляя глубокие следы, прожигая соленые борозды на сердечной мышце.
– Как я отпущу мою девочку от себя, Вишенка? За эти три недели я так привык видеть тебя каждую минуту, привык, что ты всегда у меня перед глазами, рядом со мной, под моим наблюдением. Я не знаю, как лишусь всего этого.
– Я тоже, – она больше ничего не могла сказать, слезы и всхлипывания говорили громче слов.
– Ну не плачь, моя хорошая. Смотри, что я тебе принес, – Кирилл достал из пакета зайца. – Это тебе на память. Пока я не вернусь в город, он будет с тобой вместо меня. Я тебя ему поручил. Он остается за старшего. Будешь его слушаться. Хорошо?
– Спасибо, какой забавный. А почему у него уши розовые?
– Как у тебя. Зайчишка мне сразу понравился тем, что похож на тебя. Смотри, у него вишневого цвета глаза, точно такие же, как твои. И розовые щеки. А еще он такой же трусишка, как и моя крошка. Как ты его назовешь?
– Веня. Такой смешной. Я с ним буду спать. – Ксюша опять расплакалась, только теперь уткнувшись лицом в животик плюшевой игрушки.
"Какая же она еще глупышка, – подумал Кирилл, глядя на нее, и усмехнулся. – Я нашел себе заместителя. Теперь у малютки будет достойная жилетка для душеизлияний о тяготах судьбы."
– У меня для Вас тоже есть подарок, – Ксюша достала из кармана сплетенную ею "феничку".
– Ух ты! – Кирилл не в силах был удержаться от радостного возгласа.
Глаза смотрели на нее с бесконечной любовью и нежностью. Он завладел маленькой ладошкой, державшей разноцветный поясок, и поцеловал.
– Спасибо, моя куколка, спасибо тебе, моя прелесть. Вот не ожидал. Ты не представляешь, как я рад. Это лучший подарок, я даже вообразить себе не мог. Ну что, завяжешь мне ее?
– Завяжу. А Вы, правда, будете ее носить?
– Не только носить, я буду целовать ее каждый вечер и вспоминать тебя. Пока снова не увижу мою Вишенку, потому что потом я буду целовать уже тебя. Договорились?
– Ага, – Ксюша улыбнулась все еще мокрыми от слез глазами.
– Мы ведь ненадолго расстаемся, всего на несколько дней, пока я не вернусь в город. Мы с тобой встретимся, ягодка моя, обязательно. Обещаю тебе.
– Зачем я Вам нужна в городе? Я маленькая, глупая школьница, а Вы взрослый и умный мужчина.
– Сам удивляюсь зачем, а только знаю, что больше не смогу жить без тебя, не представляю, как можно не видеть тебя, не обнимать, не целовать фонтанчик непослушных волосков на твоей макушке. Не плачь, мы обязательно встретимся.
– Я не знаю. Мне родители не разрешат с вами встречаться. Они у меня строгие и старомодные. Они не поймут, – шептала Ксюша сквозь слезы.
– Ну, ты пока не говори им. Там видно будет. Со временем, я сам с ними поговорю. Я найду, что сказать. Вот увидишь, все будет хорошо и мы будем вместе. Я чувствую, что случиться именно так.
– Можно я с Вами останусь в лагере, здесь, сейчас. Я не хочу уезжать.
– Да ты что, Ксюшечка! Вот тогда точно получится скандал, который навсегда поставит жирнющий крест на наших отношениях и это будет конец. Нам категорически запретят видеться. Я тебе позвоню сегодня вечером. Ладно? Ты во сколько спать ложишься?
– В десять.
– Вот и хорошо. Я позвоню и пожелаю тебе спокойной ночи. Поняла?
Ксюша подняла на него глаза и прислонилась щекой к его груди. Верила и не верила ему. Она уедет и Кирилл Андреевич вычеркнет ее из своей жизни.
– Долгие проводы, лишние слезы. Пойдем, пора. Уедут без тебя.
– Ну и пусть. Ну и пусть едут. Я останусь.
– Нет, нет, нельзя. Будь умницей. Представь картину: родители пришли тебя встречать к автобусу, а ты не приехала. Их тринадцатилетняя дочь осталась жить с мужчиной в лагере. Представила себе эту сцену? Что будет с тобой, со мной? Ну, с тебя какой спрос, ты еще ребенок. А я взрослый человек и несу ответственность, причем за двоих – и за тебя и за себя. Как я буду себя чувствовать? Эх ты, глупенькая. Я тебе позвоню. Сегодня же вечером позвоню, котенок мой.