Нечто продолжало вмешиваться и настойчиво нашептывало Кириллу, что неплохо бы задержать эту крошку, сказать еще что-нибудь, потянуть время в надежде, что девочки уйдут слишком далеко, а она вдруг передумает и захочет остаться.
Но в распахнутых глазах читалось заметное нетерпение и здравый смысл, стараясь заглушить демонический шепот Нечто, подсказывал Кириллу, что все-таки не стоит сильно грузить Вишенку своим обществом, что гораздо лучше постепенно приучать ее к себе, к своему постоянному присутствию.
– Хорошо, беги, догоняй подружек. А вы куда сейчас? – Ему хотелось знать о ней всё и контролировать каждый ее шаг.
– Мы к Галине Степановне плести "фенички" – весело крикнула она, убегая…
Глава 5
В четверг, после полдника, когда жара спала, на центральной площади лагеря, возле фонтана, проходил конкурс рисунка на асфальте.
Представителем от первого отряда выбрали Вишенку. Не потому, что она лучше всех рисовала, а потому, что все остальные отказались участвовать – что они, маленькие, на асфальте солнышко рисовать?!
А вот Вишенка согласилась с явным удовольствием. Впрочем, еще два парня, Роман и его друг, большие любители "Граффити", помогая ей, выводили мелом на асфальте остроромбические, стрелоподобные письмена заборно-настенной клинописи. Роман, изображая свои затейливые, совершенно нечитаемые, арабески, искоса поглядывал на Вишенку, проверяя, нравятся ли той его рисунки.
Остальным ребятам из первого отряда этот конкурс был неинтересен и они растворились на широких просторах лагерной территории, отнятой для благородной цели – детского оздоровления – у биосферного заповедника и лесничества.
Вишенка же очень серьезно отнеслась к конкурсу и, присев на корточки, разноцветными мелками старательно выводила море, солнце, кораблик на горизонте, эмблему отряда и еще множество каких-то ей одной понятных мелочей.
Кирилл сидел на лавочке возле фонтана и любовался девочкой, не в силах оторвать от нее глаз.
Ее розовые губки, еще по-детски припухшие - особенно нижняя - блестевшие всякий раз, когда Вишенка в силу привычки или в минуты волнения быстрым, непроизвольным движением облизывала их, и в которые он мысленно впивался поцелуем, сводили его с ума.
Ее носик, с едва заметной вогнутостью, приютил на своей седловинке два десятка мелких, редкорасположенных, озорных веснушек, самые непослушные из которых намеревались сбежать от своего благодетеля, незаметно сползая по его склонам на равнины ее матовых щек.
Темно-русые волосы, будь они коротко острижены, были бы представлены колечками кудрей. Но их длина доходила почти до поясницы, а тяжесть и густота распрямляли эти колечки в едва намечающиеся волны. Они играли и переливались в свете заходящего солнца и отдельные, самые непослушные волоски, не без помощи шаловливого ветра, образовывали вокруг ее головы золотистое свечение наподобие нимба.
Но самыми удивительными были глаза. Кириллу никогда в жизни не приходилось видеть такого оттенка: темно-коричневые, с отливом спелой вишни и с узором бронзовых лучиков, расходящихся от зрачка.
Глаза горели азартом, а руки, прозрачные, тоненькие, перемазанные мелками, как крылышки мотылька, мелькали над асфальтом. Подол ее платьица, того самого, с вишенками, так запомнившегося ему, раскинулся по асфальту, а из-под него торчали острые коленки и бежевые босоножки.
Кирилл, занятый созерцанием этого дивного виденья, абсолютно не заметил, как подошел и сел рядом Сережа Коршунов, Сергей Николаевич, как называли его "пионеры", его давний друг и сокурсник, тоже преподаватель, только на другой кафедре, а нынче вожатый второго отряда.
– Кирилл, ты что?! Слишком откровенно пожираешь ее глазами. Зачем тебе скандал?
– Это дочка моих знакомых и мне поручили за ней присматривать… – начал было Кирилл бессвязное и неубедительное бормотание, но Сергей резко перебил его.
– Не ври. Это не так называется. У тебя на лице написано такое блаженство. Какая дочка знакомых?! Ты бы на себя со стороны посмотрел. Просто я тебе по-дружески сказал, а другие ведь могут и не столь толерантные выводы сделать. Будь осторожнее. Ладно, я ничего не видел, а ты держи себя в руках. Помни первую заповедь вожатых. Ну, что тебе взрослых тёлок мало?
Сергей хлопнул себя по коленям, игриво подмигнул, наградил Кирилла всепонимающей улыбочкой и пошел по своим делам.
"Действительно, увлекся, черт побери. Надо встать и равнодушно уйти. Может даже зевнуть для пущей убедительности."
Но она, в сверкании солнечных лучей, в этом раскинувшемся по асфальту платьице, в рассыпавшихся по юбке и по сознанию Кирилла ягодах, была так хороша, что уйти и не смотреть на нее было выше его сил. Но он ушел…
Глава 6
Кирилла стали мучить сомнения, правильно ли он поступил. Зачем взял ее в свой отряд, обрекая себя на постоянную пытку (или блаженство!) видеть Вишенку, тем самым принуждая привязываться к ней все сильнее с каждым днем. Не поступил бы так опрометчиво, возможно, уже забыл бы о ее существовании. Но он сам приговорил себя к терзаниям и сам исполняет свой суровый приговор. И главное, не мыслит теперь своего существования без этой сладостной муки.
А ведь она совсем не замечает его. Заинтересованные взгляды оценивает как должное, то есть, никак. Взрослый человек смотрит на нее, ну, наверно, так и должно быть, на то он и вожатый, чтобы следить за детьми, дабы они не разбежались, не напроказничали. Так и только так, по-другому и не может смотреть воспитатель на ребенка.
Она охотно улыбается шуточкам мальчика, с которым они тогда так весело встретились лбами (Кирилл запамятовал, как его зовут, кажется, Роман. Да, точно, Роман – литературно-библиотечное имя). Они весело смеются, когда тот ей что-то рассказывает, награждает мальчика милой улыбкой и двумя ямочками на щечках, памятными Кириллу с их первой встречи у автобуса.
Но стоит вожатому подойти к ней с каким-то вопросом, ямочки исчезают, взгляд становится тревожно-почтительный, как если бы учитель спрашивал решение задачи, которого она не знает. Еще бы, ведь он для нее всего лишь взрослый человек, никак не связанный с ее детским миром. Что бы он не сказал, Вишенка замирает перед ним, как испуганная школьница, психологически отдаляясь на недосягаемое расстояние, прячась за возрастным барьером, за уважением и растерянностью.
У Кирилла сжималось сердце, разум терзался в догадках, не зная, как осторожно, не вызывая ни у кого подозрения и недоумения, привлечь внимание девочки, чем заинтересовать, как свести на нет возрастные различия, помочь увидеть в нем друга, а не старого, мудрого, но неинтересного педагога.
Поддаваясь на уговоры хитрого и плутоватого Нечто, он пристально смотрел на нее, поедая глазами, любуясь ею, но Вишенка, заметив необычность такого взгляда, стушевывалась, смущенно отводила глаза, боясь их поднять, чтобы не встретиться с его непонятным взглядом. Если представлялась такая возможность, осторожно отодвигалась подальше или пряталась за спины других ребят, искренне не понимая и недоумевая, что он, собственно, хочет.
Драгоценные августовские дни сменяли друг друга и Кирилл не видел ни единой возможности изменить сложившуюся ситуацию.
Когда еще один день, очередная страница в лагерной тетради третьего заезда была благополучно перевернута и прохлада охватила своими липкими объятьями южное побережье, Кирилл, лежа в постели и вглядываясь в ночную тьму, старался понять, что произошло, что случилось, почему его так до одури волнует эта девочка…
Кто знает, есть ли на свете люди, у которых мысли текут плавно и последовательно, радуя своих обладателей стройностью и размеренностью содержания. Его мысли напоминали рваные клочки событий, обрывки воспоминаний, отрывки рассказов, огрызки видений и это множество, загнанное в глубины серого вещества, совершало там броуновское движение. Иногда же, подпав под закон теории вероятности, складывалось в довольно привлекательные, но замысловатые калейдоскопные узоры. Забавы ради и в силу профессии, обладая математическим складом ума, он пытался выстраивать их, и, для облегчения задачи, нумеровать, но от этого они не становились более связными или организованными.