Однако Кирилл в первое время после отправления был сильно заклопотанный, перемещался по вагону как тайфун, помогая всем расположиться, закидывая на багажные полки тяжелые чемоданы, приводя в адекватное состояние не в меру возбудившихся подростков.
Ксюша его почти не видела, сидя в своем купе с друзьями и только слышала летающий по вагону громогласный, глубокий, но такой дорогой, ласкающий ее ухо своей бархатистостью, голос.
Наталья Павловна сразу оценила организаторские способности Кирилла Андреевича и внутренне благодарила за помощь и тихо радовалась, что не промахнулась, пригласив его в поездку. Он сразу взял бразды правления в свои руки на правах сильного и опытного мужчины и руководителя, ибо такова была его естественная натура. Рядом с таким мужчиной ей непроизвольно захотелось быть и нежной, и беспомощной.
"Но это все лирика, размечталась. Поможет справиться с оравой подростков и на том спасибо. А он справится. Подзатыльников вмиг надает, да так, что и обидно никому не будет и пикнуть никто не посмеет."
Вначале Лера, Миша и Ксюша, а также присоединившийся к ним мальчик Дима, с симпатией относившийся к ней, но очень робевший в присутствии Кирилла, играли в карты на пару – мальчики против девочек – придумывая проигравшим разные наказания. Мальчишки мухлевали, перемигиваясь, подавая друг другу тайные знаки, заставляя, таким образом, девчонок часто проигрывать. И тем приходилось то кукарекать, то петь, то целовать победителей. Лера целовала Мишу с наслаждением, от души и долго, а Ксюша, смущаясь, чмокала Диму в щеку. А когда Кирилл забегал их проведать, виновато опускала глаза.
Миша взял с собой гитару, небольшую, походную. Он очень красиво на ней играл и пел. Причем с одинаковой виртуозностью исполнял и классику и попсу. Да так умело комбинировал все это, чередуя мелодии, что получалось очень здорово. К ним в купе набилось полным полно желающих послушать музыку, отчего в помещении стало очень душно и совершенно нечем дышать.
Кирилл, воспользовавшись передышкой, зашел к Наталье Павловне. Она сидела одна и по ее бледным щекам и растерянным глазам было видно, что учительница приходит в себя и старается подбодриться перед предстоящими недельными хлопотами. Вспыхнувшая жалость к молодой женщине вызвала в его душе желание поддержать ее и укрепить уверенность в своих силах. Он уселся на диванчик напротив и улыбаясь, уставился на нее, тоже переводя дух и собираясь с мыслями.
– Я признаться, Кирилл Андреевич, первый раз еду со своим классом так далеко. Это мой второй выпуск. С первыми вообще дальше города не выезжала, боялась, что не справлюсь. Ответственность ведь огромная за чужих детей. С этими тоже ходила в походы только в окрестностях. И вот решилась. Знаете, Кирилл Андреевич, если честно, только благодаря Вам.
Кирилл удивленно вскинул брови.
– Я почему-то верила, что Вы мне поможете, не оставите в беде.
– Ну-у, это не беда.
– Да-да, не беда, я неправильно выразилась. В любом случае, спасибо, что откликнулись.
– Рано благодарить. Давайте вернемся сначала домой благополучно, а там разберемся.
Кирилл не без интереса наблюдал, как ее глаза прямо-таки захлестывает волна обожания, зарождающегося чувства, которое, хочешь не хочешь, а придется держать в узде. Он незаметно внутренне вздохнул: "Ладно, разберемся."
– Ну что, пройдусь пожалуй, по вагону, посмотрю, как там ребята. Не хотите со мной? – беспокойно отозвался Кирилл, хлопнув себя руками по коленям, вставая.
– С удовольствием.
В обеденное время Кирилл наконец-то появился в купе вместе с Натальей Павловной, которую пригласил пообедать с ними, и они дружно стали накрывать на стол все то, что приготовили еще из дому. Ксюша то и дело вскидывала на Кирилла влюбленные, восторженные глаза, сидя рядом с ним на диванчике возле окна, сложив при этом ноги по-турецки, терлась щекой о его плечо, намазывала ему бутерброды, много ёрзала, всячески стараясь обратить на себя его внимание. Кирилл держался спокойно, сдержанно, понимая что в присутствии другой женщины (явно им заинтересовавшейся) вести себя как-то по иному было бы некорректно.
Взрослые теперь часто выходили вместе, проверяя все ли у всех в порядке, кто чем занимается и так далее. Ксюша в такие моменты начинала грустить, подпирая рукой щеку, сидела молча, тупо уставившись на бегущие мимо пейзажи.
За окнами мелькали то темная стена совершенно голого леса, то широкая полоса укрытого снегом поля, то деревушка, где над каждой хатой приветливо торчал в небо, как кошачий хвост, сизый дым из трубы. Люди топили печи и осознание этого веселого потрескивания дров внутри их жилищ окутывало деревушку уютом и безмолвием морозного дня.
Но вот скорость поезда стала стремительно падать, сменился отстукиваемый колесами ритм, послышался скрежет тормозов и поезд плавно подкатил к маленькой станции, полностью укутанной снегом, глубоким, почти нехоженым – лишь несколько тропинок было расчищено и глубина среза позволяла вычислить толщину снежного покрова. Все было бело на этой белой станции – безлюдной, безмолвной.
И только огненно-красный куст рябины алел среди этой пустоты и белизны, как отчаянный крик какой-то неразделенной одинокой любви. На удивление, рябина не была покрыта снегом, как другие деревья, а стояла вся голая, кроваво-пунцовая, будто устыдившаяся своей наготы.
– Смотрите, как красиво. – Лера бросилась к окну, – как будто символ пламенной любви стоит, нависает над вечностью.
Ксюша глянула на нее с пониманием.
– Да, красиво, аж глаза режет.
Девчонки продолжали выглядывать в окно, навалившись с двух сторон на расположенный под ним вагонный столик.
– Лера, Лера, смотри, – закричала вдруг Ксюша, толкая подругу и припадая лицом к самому стеклу.
По перрону к кусту рябины, утопая по колено в снегу, без куртки и шапки, в одном легком свитере, в котором он только что сидел в купе, бежал Миша. Он начал отламывать нижние ветки, выбирая самые красивые и полногрудые. Некоторые сопротивлялись, не желая расставаться с породившим их деревом и Мише приходилось отыскивать среди них самые податливые.
А в это время поезд слегка дернулся, крякнул, медленно и нехотя покатился и Миша и рябиновый куст, так же медленно, но неотвратимо, стали удаляться и перемещаться к заднему краю оконного проема.
Девочки отчаянно закричали. По вагону прокатился точно такой же крик, пронизанный испугом и ужасом неминучего.
Последнее, что удалось увидеть Ксюше в свое окно, это был Кирилл, бежавший по перрону навстречу подростку. Она видела, как Кирилл тянул перепуганного парня по направлению к уезжающему поезду. Оба они, утопая в снегу, спотыкаясь и падая, кинулись назад к набиравшим скорость вагонам.
Ветки упали на снег и окропили его кровавыми каплями. Миша оглянулся, на миг задумавшись, что важнее: собрать их или догнать поезд. Но Кирилл уже наклонился и хватая кое-как рассыпавшиеся гроздья, подавал их Мише. Потом дернув его за руку, потащил, спотыкаясь в глубоком снегу. В двух последних вагонах двери были открыты – на станции из них вышли пассажиры – а проводница, увидев разворачивающееся на ее глазах действие, ждала, чем оно завершиться, положив левую руку на стоп-кран.
Они подбежали к ее вагону, пропуская предыдущий с наглухо закрытыми дверями, и женщина отступила в глубь тамбура, давая им возможность подняться по ступеням.
Ухватившись за поручни, Кирилл помог взобраться Мише и заскочил сам. Проводница только покачала головой, не в силах вымолвить ни слова, а Кирилл уже подталкивал растерявшегося юношу по направлению к переходу между вагонами, не желая вступать с ней в объяснения и пререкания.
У него у самого, честно говоря, дрожали руки, и не давала покоя мысль, что неплохо бы, пока дойдут до своего вагона, примостившегося в начале состава, немного успокоиться, отдышаться и прийти в себя.