Он не помнил, как стащил с себя ремень и стал что есть силы перетягивать ей руку выше запястья. Ему вроде послышался какой-то хруст (уж не сломал ли он ей кость?) "Бинт, бинт, где-то был стерильный бинт для автомобильной аптечки."
Потом вытащив и положив бледную как полотно девочку на диван, схватил телефонную трубку:
– Алло, скорая…
Ее увозили от него на каталке по длинному скучному коридору в операционную, а он метался по больнице, не находя себе места. Ксюша потеряла много крови. Кирилл горел желанием отдать свою всю, до последней капли, но она не подходила – не та группа. К великой радости подошла кровь Петра Алексеевича. Слава Богу, он не болел Боткина, совпали и группа (четвертая, очень редкая) и отрицательный резус. Мужчина с готовностью согласился на прямое переливание и примчался в больницу немедленно и еще много раз приходил, предлагая свою помощь, даже тогда, когда этого уже и не требовалось.
Глава 24
Четвертый день Ксюша лежала в коме. Она потеряла более двух литров крови и лечащий врач не давал никаких положительных прогнозов относительно ее состояния.
"Шанс на выздоровление один против десяти. Готовьтесь к худшему, зачем мне Вас обманывать и окрылять пустой надеждой. Слабенькая девочка, несколько дней перед тем, как это сделать голодала, недосыпала. Да и поздновато Вы нашли ее, если б чуть раньше, уже было бы лучше."
Кирилл сидел возле ее кровати на стуле и смотрел в одну точку, какую-то одному ему ведомую точку, находившуюся где-то далеко в центре вселенной. Его взгляд не замечал белых стен палаты, здание больницы, окружающих домов, деревьев, он пронизывал пространство и время, и летел к кому-то далекому, невидимому, но большому и значимому, к чему-то бесконечному и вечному.
Сначала его пытались выставить из палаты – все-таки это реанимация и посторонним вход воспрещен. Но Кирилл с такой яростной агрессией набросился на них, с такой неистовой силой рвался к этой девочке, что главврач, безнадежно махнув рукой, разрешил, при условии, что тот переоденется во все стерильное (больничный халат, бахилы), превратиться в немую тень, будет вести себя тихо и не вмешиваться в процесс лечения. Он на все согласился, все это было уже неважно. Единственное желание быть рядом, быть возле нее и, если врачам не удастся вытащить любимую с того света, то тут же последовать за ней. Другие варианты были для него неприемлемы.
Мать пришла проведать его, тихо подошла сзади и осторожно тронула за плечо.
– Сынок, покушай, ты уже столько дней ничего не ешь.
Кирилл вздрогнул, возвращаясь в палату и с удивлением уставился на нее. Первое мгновение ей показалось, что сын ее не узнает. Но сознание понемногу стало возвращаться к нему. Маргарита Кирилловна наблюдала, как оно медленно наплывает и приходит понимание реальности.
– Мамочка, я не хочу есть, – он сглотнул накатившуюся боль. – Если она не выживет, то мне тоже не жить. Хватит! Нужно разорвать эту роковую цепь, скрутившую меня, мою жизнь, по рукам и ногам. Мне не нужна жизнь без нее. Я не перенесу этого. Ты пойми, мамочка, пойми меня, и прости.
– Сынок, она выживет. Ты только верь в это, верь, всею своею сущностью верь. И Бога моли. Бог милостив, он увидит любовь в твоем сердце и простит тебя и раскроет тебе свои объятия и ты почувствуешь его благодать. Обратись к нему с молитвой и тебе станет легче.
– Я не знаю молитв.
– А слова не нужны. Ты чувствами, эмоциями, душой к нему обращайся.
Кирилл задумался, снова впадая в состояние тупой прострации. Мать стояла рядом и терпеливо ждала, боясь его потревожить. Он опять погрузился в глубины своего сознания и теперь на стуле перед ней сидела пустая оболочка.
В палату вошла медсестра проверить приборы и поменять капельницу. Кирилл вяло и равнодушно посмотрел на нее. Сестра тоже не обращала на него внимания. Все привыкли к его отсутствующему присутствию.
– Я воды хочу, – тихо попросил он, когда медсестра вышла и мать бросилась наполнять стакан прозрачной жидкостью, , благодаря Бога, что сын хотя бы не отказывается пить воду. Это оставляло надежду.
Дни и ночи сменяли друг друга совершенно незаметно для Кирилла. Когда в палате поселялся сумрак, он на время впадал в тяжелое забытье, но сон его был нервные, чуткий, поверхностный. Много раз за ночь просыпался и подолгу смотрел на лежавшую неподвижно Ксюшу, на приборы с их тихим шелестом и пощелкиванием. Потом опять проваливался ненадолго и основа подскакивал, как ужаленный.
– Боже, верни ее к жизни, прошу тебя. Не забирай ее. Это самое дорогое, что у меня есть. Прости мне, Господи, мои прегрешения, мой атеизм, мое неверие, мою глупость, мой максимализм. Сотвори чудо, я отплачу тебе той же монетой. Клянусь тебе, Господи, если она останется жива, я стану священником и буду до конца своих дней служить Тебе верой и правдой и нести Твое слово всем нуждающимся, всем страждущим, всем заблудшим и ищущим. Да, я люблю свою работу, я люблю женщин, я люблю мирскую жизнь. От всего этого я готов отказаться и служить только Тебе, если Ты спасешь ее, Господи.
В этот вечер луна засмотрелась в окно своим огромным мертвецки-белым глазом и ее холодный безжизненный свет накрывал Ксюшино лицо, такое же бледное и безжизненное.
Кирилл очнулся, привычным взглядом окинув тело девушки. И тут его глаза расширились от изумления и замерли на ее хрупких пальчиках, лежащих поверх покрывала. Они вздрагивали, будто перебирали небесные клавиши, которым не нужны усилия для нажатия, которые звучат райской музыкой сами по себе, достаточно лишь слабого дуновения воздуха.
Кирилл вскочил. Заметался по палате, заглянул Ксюше в глаза. Веки были закрыты, но ресницы вздрагивали в такт этой божественной, еле уловимой мелодии. И он закричал:
– Ксюша!!!
Хотел кинуться к ней, обнять ее, выхватить из этой мрачной больничной койки, поднять на руки, прижать к себе, закружить, но в последний миг спохватился, ужаснувшись своего безумия и бросился звать дежурного врача. В двери столкнулся с перепугано вбегавшей медсестрой. Она услышала отчаянный крик, разорвавший тишину больничной ночи, и теперь мчалась ему навстречу.
– Все нормально, все нормально, – твердила она, но Кирилл не слушал, чуть не сбив ее, со всех ног несся по коридору в кабинет врача.
Ксюша открыла глаза и посмотрела вокруг. Она не узнавала присутствующих, не узнавала помещения, но то, что она вышла из комы, уже был прорыв, уже было счастье.
Глава 25
Врачи колдовали над Ксюшей, оттеснив Кирилла к дальней стене палаты и запретив ему шевелиться или дышать. Он клятвенно заверил, что будет вести себя смирно и ему было дозволено остаться. И пока дежурный врач, реаниматолог и сестра, да еще какой-то светило медицины, дежуривший сегодня в соседнем отделении, суетились над ней – что-то измеряли приборами, подключали какие-то капельницы, делали уколы – Ксюша смотрела в потолок невидящим взглядом, а губы ее беспрестанно твердили только одно слово. "Кирилл…, Кирилл…, Кирилл…" – повторяла она, как мантру, как призыв, как мольбу, как заклинание.
На каждый такой зов он готов был броситься к ней, припасть к ее постели, обнять, защитить собой от боли, от смерти, а вместо этого, прижавшись спиной к стене, до кровавых подтеков сжимал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтобы устоять на месте.
Вдоволь намучивши ее, они удалились, довольные собой, улыбающиеся, похлопав Кирилла по плечу, мол, держись парень, самое страшное уже позади, теперь все будет хорошо. Оставили Кириллу кучу инструкций, как себя вести, если то-то и то-то, при этом выразив надежду, что скорее всего, она проспит до утра спокойно и ему тоже неплохо бы выспаться.
Они снова остались в палате вдвоем. Ксюша также неподвижно лежала на больничной койке, но теперь Кирилл знал, что она просто спит, а не висит на волоске между жизнью и смертью. Это лишь сон, обычный человеческий сон, а не то страшное состояние, которое зовется таким коротким, но таким жутким словом «кома».