"По-украински «кома» означает «запятая» – а запятая, это еще не точка, это еще не конец, а только временная пауза, передышка, задержка дыхания при чтении длинного предложения, когда еще не все потеряно, когда еще есть надежда, что бы там не говорили врачи!"
Кирилл осторожно приподнял ее пальчики. Они были теплые и мягкие, такие сонные и безвольные. Мужчина наклонился к ним и поцеловал каждый. Потом вышел в коридор к медсестре на пост.
– Оксана, у тебя не найдется что-нибудь перекусить, я так голоден, что до утра не доживу.
Она подняла на него смеющиеся глаза:
– Что, передумали умирать, Кирилл Андреевич? У меня бутерброды есть, которые я на дежурство брала и столовская каша от ужина осталась, манная. Сейчас чаю сделаю, да посмотрю, может девчонки что-то в холодильнике забыли. Только Вам сразу много нельзя, Вы ведь долго голодали.
Утром Ксюша открыла глаза и увидела склонившегося над ней Кирилла.
– Кирилл… Это ты? Это не сон? Я тебя во сне видела.
– Это я, Вишенка, родная моя.
Пришел зав. отделением проведать больную – ему уже доложили о положительной динамике. Лечащий врач привел еще каких-то двух профессоров, которые тихо совещались между собой, осматривая девочку. Пришла медсестра с процедурами и капельницами. И только через два часа у Кирилла появилась возможность остаться с Ксюшей наедине.
– Может ты поспишь, маленькая? Ты не устала?
– Нет, я не хочу. Кирилл, поговори со мной. Ты на меня сердишься?
– Нет, не сержусь. Я тебя по прежнему очень люблю. Только не надо об этом. Тебе нельзя волноваться. Давай о чем-нибудь хорошем поговорим.
– А сколько я была без сознания?
– Семь дней.
– И все это время ты был здесь, со мной?
– Да. Меня сначала выставить пытались, говорили, что в реанимации не положено, а потом даже кровать поставили, чтобы я всегда был рядом.
– А как же работа. Тебе разве на работу не надо ходить?
– Нет, котенок. Уже каникулы начались. У меня отпуск теперь аж до конца августа. Так что я теперь все время буду находиться с тобой. А когда ты поправишься, я повезу тебя к морю, к Черному морю. Ты была в Крыму?
– Нет.
– Прокатимся по всему Южному берегу от Феодосии до Севастополя. Я покажу тебе красивые дворцы и роскошные парки с кипарисами, долину Привидений и Мраморную пещеру, а еще Ласточкино гнездо, Ай-Петри, Генуэзскую крепость. Мы перекупаемся на всех пляжах побережья. Я покажу тебе Русалку в Мисхоре и Царский пляж с голубой водой. Ксюша, это будет чудесное путешествие, ты только поправляйся побыстрее.
– Ладно. Ой как хорошо, Кирилл. У меня лишь руки болят и немеют и голова кружиться, а так ничего.
– Еще бы. Ты потеряла много крови. Ксюша, а знаешь кто с тобой поделился?
– Ты?
– Нет, моя не подошла. Петр Алексеевич, вот кто! Так что теперь он считает себя твоим отцом, и главное, имеет на это полное право и все основания. Вы с ним породнились и отныне в твоих жилах его кровь течет.
– Странно, почему говорят "в жилах", когда кровь течет в венах? Я теперь это знаю, – виновато, понизив голос, произнесла Ксюша. – «В моих венах его кровь течет» – так же правильнее, да, Кирилл?
– Да, мое солнышко. Но в старину жилами называли и сухожилия и кровеносные сосуды. Поняла? А сейчас поспи немного. Тебе нельзя много разговаривать. Спи, а я посижу рядом.
Глава 26
Ксюша заснула. Кирилл вышел в больничный коридор и позвонил матери, чтобы сообщить ей радостную новость. Она примчалась немедленно, но в палату к девочке ее не пропустили, резонно заверив, что это реанимация, а не проходной двор. Через пару дней переведут в обычную палату, тогда и посещайте на здоровье, но без излишеств, в пределах разумного, чтобы больную не перегружать чрезмерными визитами.
Кирилл стоял с матерью в коридоре. Она принесла полный пакет еды. Кирилл отнекивался:
– Мамочка, что ты, Ксюше все это нельзя. Куда ж столько.
– Сам поешь, ведь изголодался-то как. Похудел, почернел, на тебя смотреть страшно.
– Ладно, спасибо.
– Ну, как она?
– Ничего, уже лучше, самое тяжелое уже позади. Разговаривали с ней, она улыбалась.
– Ты только, сынок, про то, что было – не вспоминай, слышишь. Ей поправляться надо и думать о хорошем. А прошедшего уж не исправить, чего ж о нем теперь говорить.
– Да я понимаю, что я, маленький.
– Ее, как только в палату переведут, мы с Петром Алексеевичем придем. А то он каждый день спрашивает у меня, как там его дочечка?
– Мамочка, ты только не волнуйся. Я тебе должен кое-что сказать. Давай присядем, разговор серьезный и долгий.
Кирилл подвел мать к стоявшей у стены скамейке.
– Что такое? Ты меня пугаешь таким предисловием.
– Мама, я решил поступить в духовную семинарию, хочу стать священником.
– Что?! – мать в ужасе подалась назад и схватилась рукой за сердце. – Сынок, ну как же так?
– У меня нет выбора. Я только тебе скажу, больше никому. Я просил Бога, что если Он существует, пусть спасет ее. Если Он всемогущ, ему не трудно это сделать.
– Ты же атеист, ты в Бога не веришь?
– Я передумал… Я столько всего передумал, пока она находилась на волоске от смерти. Поэтому, стать священником, служить Господу, это лишь малая часть той жертвы, которую я готов принести теперь во имя Его и во имя моей любви к ней, к моей девочке. Я поклялся, мама, отступать поздно. Мы с Богом уложили договор, он свою часть выполнил, теперь моя очередь. Я не могу оказаться низким подлецом. Как я потом в зеркало (??? сам себе в глаза???)буду смотреть. У меня только два пути: либо в священники, либо на тот свет. По другому мне не жить, по другому я не хочу. Иначе будут новые несчастья с близкими и дорогими мне людьми. Я больше этого не вынесу.
Мать глянула на сына. Его лицо было бледным, изможденным, с отпечатками недавних переживаний и тяжких раздумий, но в глазах светился новый радостный свет, названия и определения которому она не могла подобрать. Свет новой надежды, или нового счастья, или новых открытий, или всего сразу и еще многого другого.
– Ты же так любишь свою работу, университет. Тебе же преподавать нравится, со студентами возиться. А как же наука? Ты ведь докторскую мечтал защитить?!
– Да обойдется без меня наука. Душа человеческая – вот важнейшая из наук. Её и стану преподавать. А душа там, где Бог – слились воедино, так, что не понять, кто в ком обитает: то ли Бог живет в душе, то ли душа в божьем царстве.
– Кирилл, а Ксюша? Как она будет?
– Вот тут, мамочка, у меня серьезный разговор с тобой. Если вы с Петром Алексеевичем можете позаботиться о ней, пока я буду учиться, то низкий вам поклон и огромное спасибо. Есть еще варианты: обратиться к Семену Арсеньевичу – он привязан к Ксюше и, пожалуй, не откажется взять ее к себе на время. Ну, а если нет – значит интернат, значит, ей тоже предстоит вынести определенного рода испытания в жизни, значит Богу и эта жертва угодна, что поделать. Через три года я вернусь и заберу ее.
– Какой интернат, сынок? Ты в своем уме? Да и Семен Арсеньевич ей чужой человек, хоть и добрый, положительный. Как ты мыслишь отдать ему девочку? Она мне как дочь, она мне Светочку заменила, а ты ее в детский дом? Креста на тебе нет! – возмущалась мать.
– Вот и пойду в семинарию, чтобы был.
– Ну сынок, не ожидала от тебя, аж сердце закололо. Да и Петр Алексеевич станет возражать – какой интернат? – он к ней так привязался. У него дочери уже взрослые, замужем, внуками его наградили. Не то, что некоторые непокорные сыновья. Ладно, сейчас не об этом. Так вот, Петр Алексеевич после переливания такой гордый ходит, всем рассказывает, что у него еще одна дочка появилась, в ней теперь его кровь течет, так что она на законных основаниях ему родня, родная кровинушка. Мечтает ее под венец вести в качестве отца. А ты в интернат! Сынок, мы ее сами воспитаем. Не вздумай девочку в детский дом отдавать, не лишай нас радости.