– Зато за нами удачно поохотился, – мрачно заметил Агафон и зло сплюнул. – Такого парня потеряли, э-э-эх! И почти половина бочки солярки сгорела. А нам и нечем ответить. Только и могли, что матерились вдогонку.
Часть снарядов, что загрузил себе экипаж Кузьмы, командир роты приказал изъять, чтобы хватила на всех, и поделил поровну. По два цинка патронов досталось на каждый танковый пулемёт, и это уже что-то. Личного оружия так и не было ни у кого. Говорят, его везли на других машинах, но…
Дозаправили баки топливом, и небольшая колонна из шести танков, одной танкетки, одного топливозаправщика выдвинулась на исходный рубеж к деревне Мишино. Резерв командира роты под командованием лейтенанта Шкодина ехал в крытом брезентом газике с прицепленной к нему полевой кухней сразу за командирским танком. Машину тыловиков, что доставила боеприпасы, не оставили на танкодроме, а снова так же зацепили тросом за танк в надежде на то, что удастся достать бензин и для неё.
Выдвинулись ближе к вечеру, чтобы обезопасить себя от налёта вражеской авиации. Но на всякий случай капитан Паршин приказал стрелкам-радистам быть готовыми к отражению воздушной атаки пулемётами. Пример Павла Назарова вдохновил, вселил уверенность, что и немецкие лётчики не бессмертны, и на них есть управа. Особенно если есть чем сбивать их.
Первый военный июньский день не спешил покидать землю, цеплялся за жизнь, как цеплялись, боролись за жизнь тысячи и тысячи людей на этой земле, что потянулись бесконечной вереницей в глубь страны, подальше от границы, туда, где с большей долей уверенности можно было и сохранить эту жизнь.
Небольшое воинское подразделение из нескольких танков бежало навстречу войне, торопилось туда, где в ночи вспыхивали сполохи пожаров, где гремели адские, страшные взрывы. Туда вёл их солдатский долг, долг защитника, воина, бойца, вела присяга. Они обязывали встать намертво, насмерть встать на пути врага; не дать ему продвинуться вслед бесконечной колонне беженцев; остановить немцев любой ценой, ничуть не думая о своей собственной жизни.
Им и не положено думать о собственной жизни. А если вдруг у кого-то и возникнет такая мысль, такое желание подумать о ней, так только оценить её, чтобы продать как можно дороже, да такую цену выставить, чтобы враги захлебнулись собственной кровью, забирая жизнь солдата, воина, защитника. Только с такой точки зрения и стоить думать. В противном случае это уже не солдат, не защитник, не воин, а нечто бесформенное, жалкое подобие человеческой особи. И цена ему – презрение сослуживцев, забвение знакомыми, родными, Родиной, наконец.
О ней, о собственной жизни, не думал и командир танка КВ-1 младший сержант Кольцов Кузьма Данилович, как не думали о ней и члены его экипажа. Все переговоры по танковому переговорному устройству были об одном: дойти до исходного рубежа и встать! Встать и остановить на этом рубеже врага любым путём, любым способом, но не пустить дальше этого клочка земли, пропитанного кровью и потом его предков. И милее, роднее и дороже вот этого безымянного клочка родной земли уже для солдата с этого мгновения нет и не будет. Именно он воплотит, и уже воплотил в себя всё понятие «Родина». А солдат готов морально и физически вот здесь, вот сейчас защитить этот кусочек родной земли, и если потребуется, то и окропить его, пролить и своей крови, внести и свою лепту в веками выстраданную его предками любовь и преданность к своей земле не на словах, а на деле. Даже если для этой цели потребуется его жизнь, а не только кровь. Он не нарушит ни воинского устава, ни присяги, как и не нарушит древние традиции своего свободолюбивого, мужественного народа, откуда и выстрадалась, произросла каждая буковка воинской клятвы, написанная кровью предков.
Хватит ли топлива? Как с поставкой боеприпасов? И ни слова о себе, о своих переживаниях, болях, утратах, что понёс батальон в первый военный день. Всё естество каждого из бойцов нацелено на конечную цель: дойти и остановить врага!
Только теперь вдруг начало саднить, болеть обожженное утром тело.
Кузьма, как и другие командиры экипажей, сидел на краю люка, свесив ноги внутрь танка, смотрел на взявшиеся волдырями руки, думал, чем бы их замотать. И вдруг до него дошло, что за весь день он так и не вспомнил о раненых руках, обожжённом лице, да они и не напоминали о себе за всё это время. Или не болели? А кто его знает? Вроде, как и не болели или кажется, что не болели? А вот сейчас заболели, напомнили о себе.
Рядом с ногами Кузьмы появилась голова заряжающего Агафона Куцего. Грязное, в масляных подтёках лицо, смотрело снизу на командира выжидающе и строго.