– Верно, – сказала мама, довольная моим ответом. Она знала о растениях все.
Вскоре мы вернулись на пляж – мы с Зили к тому времени уже облизывали малиновое мороженое. За время нашего отсутствия семья не сдвинулась с места. Мои старшие сестры, Эстер и Розалинда, читали журналы, загорали и о чем-то сплетничали – они могли делать это дни напролет. Эстер была пухленькой, а Розалинда – высокой и изящной; в купальных костюмах этот контраст был более заметен, хотя бросалось в глаза даже не это, а то, что на их телах мерцал мелкий песок, покрывавший кожу поверх крема от солнца. Это мне запомнилось особенно отчетливо: их ноги и руки цвета румяных сахарных печений, которые еще не достали из печи, а сверху – слой коричневого сахара-песка, из-за чего их кожа казалась сладкой глазурью.
– К Рождеству они объявят о помолвке, – говорила Розалинда, когда мы подошли. Они с Эстер обсуждали каких-то своих друзей. – Она совершает ужасную ошибку. Помнишь, в каком кошмарном галстуке он пришел к ней на день рождения?
– Нельзя судить о мужчине по его галстуку, – сказала Эстер, похлопывая Розалинду по руке свернутым в трубочку журналом «Гламур».
– Разумеется, можно!
– Ну серьезно, Рози. По-моему, он милый.
– Так и хочется в это поверить, правда? – ответила Розалинда иронично, но беззлобно.
Мои средние сестры, Калла и Дафни, сидели, скрестив ноги, на своем одеяле, каждая погруженная в свое занятие. Калла записывала в блокнот стихи, укрываясь от солнца под зонтом и под широкополой шляпой. Дафни рисовала что-то акварелью в альбоме; после ланча и до вечера она съедала тонны еды – несколько длиннющих хот-догов и пару пакетов попкорна.
Они сидели рядом и занимались своими делами – эта мирная рутина лишь изредка прерывалась небольшими стычками.
– Ты мне капнула на ногу фиолетовой краской! – вскричала Калла, отталкивая от себя Дафни. – Теперь кажется, что у меня гангрена!
– Гангрена – разве это не романтично? – Дафни снова побрызгала краской на ноги Каллы. – Вся эта увядающая плоть. У Теннисона наверняка есть что-то об этом.
– Скорее, у Уитмана, – сказала Калла, покусывая карандаш. Казалось, что подобные размышления ее успокаивают.
Белинда неохотно вернулась на привычное место, со вздохом села на стул и взяла книгу.
– А с вами двумя что такое приключилось? – спросила Розалинда, испуганно разглядывая меня и Зили.
– Ваши рты такие… алые! – сказала Эстер.
– Фруктовый рожок на обратном пути, – сказала Зили, пока я вытирала рот пляжным полотенцем.
– Ты как будто голову у чайки откусила, – сказала Калла. – Гадость какая.
Потом все начали пререкаться, не помню уже, по какому поводу, как вдруг рядом послышался оглушительный всплеск воды. Вынырнув на поверхность, словно подводная лодка, со дна океана поднялось какое-то существо – по крайней мере, так я это помню. Мы не слышали, чтобы кто-то заходил в воду, только вдруг на том месте, где только что ничего не было, теперь стоял он – мужчина лет тридцати, обнаженный торс, прилипшие ко лбу завитки светлых волос, обтягивающие полосатые плавки.
До того момента я и не думала, что мужчины могут быть красивыми. Не то чтобы я почувствовала к нему влечение – скорее меня притягивала его внутренняя сила; в нем пульсировала жизнь, его кожа была цвета золотистого сиропа, а мышцы живота колыхались под кожей, будто флаг на ветру. Позднее мы узнали, что во время войны он был летчиком, героем: каких-то четыре года назад он бороздил небо над Японией, поливая огненным дождем людей на земле. Море или воздух, никакой разницы: он был повелителем стихий.
Спотыкаясь в волнах прибоя, он выбежал на берег в сопровождении своего товарища. Они шли, не разбирая дороги, смеясь и поддразнивая друг друга, и через пару секунд это морское существо едва не снесло наш островок. Он резко остановился и уставился сверху вниз на семерых женщин, поднявших к нему свои лица.
– Мадам, – сказал он Белинде, вмиг посерьезнев и склонив голову. – Прошу прощения. Надеюсь, мы вас не побеспокоили.
– Ничего страшного, – ответила она, отложив в сторону книгу стихов. Ее лицо было скрыто в тени зонта. Она посмотрела на море за его спиной. Он ничего для нее не значил, по крайней мере, тогда.
– Дамы, – продолжал он, кивнув моим сестрам и мне, пока мы дружно натягивали на себя полотенца, прикрывая ноги и руки. – Меня зовут Мэтью Мэйбрик.
Я в это время никак не могла оторвать взгляд от его симметричных красных сосков. Мама снова подняла на него взгляд, явно недовольная тем, что он все еще был здесь.