— Э, так ты можешь свои крылышки поломать. Лучше обожди ещё немножко, — посоветовал я ему.
Воробышек словно и правда послушался. Несколько дней после этого он не пробовал летать.
Потом как-то взлетел с пола — и прямо на окно. Поклевал стекло и перелетел на другое окно. Дальше на стол, на стул, снова на окно.
На другой день он уже взлетел на шкаф, а оттуда на радиоантенну, которая была натянута в углу под самым потолком.
С этого дня воробей летал по всей комнате, а ночевал всегда на антенне.
Пусть теперь Васька попробует его достать!
Вернулся!
Когда воробышек научился летать по всей комнате, мама снова стала сердиться:
— То хоть по полу ходил, а теперь простыни пачкает, мебель вон поразрисовал. Пожил, поправился и скатертью дорога. А то сама выпущу.
— Пусть у него ещё крылышки окрепнут, — просил я.
— Нет, у меня уже терпение лопнуло.
— Только один денёчек!
— Ну хорошо. Но завтра чтоб выпустил.
Так повторялось несколько раз, а воробышек всё ещё жил в комнате. Я до того привык к нему, что никак не мог расстаться. Да и за его больное крылышко я опасался. Но вот и папа стал говорить, что пора выпустить воробышка.
— Видишь, он уже о стекло бьётся, на волю просится.
Пришлось выпустить.
Рано утром я оделся, накормил воробышка, потом поймал его и долго держал в руках — всё прощался с ним.
— Ты хоть не улетай далеко, ночуй под крышей сарая. Там тепло, — просил я его.
А он молча вырывался из рук. Вздохнул я и вынес воробышка из дома.
— Ну, лети.
Раскрыл ладонь, а он сидит и не хочет лететь. Потом сразу вспорхнул и взлетел на вербу. Посидел там немножко и перелетел на соседский сарай. Тут у меня защипало в носу, я ушёл домой и больше ничего не видел…
Подошёл вечер. Я уж и заводную машину крутил, и рисовать пробовал, и телефон проводил от этажерки к своей кровати, а сам всё думал про своего воробышка: каково-то ему там одному на морозе?
И мне представлялась страшная картина: сидит воробышек на ветке и замерзает. Он хочет слететь с дерева, чтобы поискать укромное место, но его подвело подбитое крыло. Воробышек не полетел, а упал в снег. Я вижу, как к воробышку подбирается хитрая усатая морда, и кричу не своим голосом:
— Васька!
Смотрю, а Васька выходит из кухни. Стал на пороге, посмотрел на меня, точно спросить хотел, что мне от него нужно, и, не дождавшись ответа, лениво потянулся.
И вдруг мне почудилось: «Жив-жив!»
Прислушался… Верно! Это на террасе.
Бросаюсь туда, распахиваю дверь — так и есть. Ур-а-а! Воробышек мой вернулся.
— Жив-жив?
— Живой, живой! А ты как? Лети скорее в комнату.
Воробышек не заставил себя долго ждать, влетел в кухню, оттуда в комнату и уселся на антенне.
Я сразу выгнал Ваську, поискал дощечку, но её не было — наверно, мама уже успела выбросить. Тогда я схватил кусок хлеба и накрошил прямо на полу.
— Ешь, воробьюшка, ешь, мой хороший. Молодец, что вернулся! Значит, тебе хорошо у меня? — допытывался я.
— Жив-жив, — ответил воробышек, слетел со своего насеста и стал клевать хлеб.
Когда в комнату вошла мама, она остановилась у порога и спросила с изумлением:
— Это ещё что? Не успели одного вытурить, как ты снова где-то воробья достал?
— Эх, ты! Не узнала, что ли? Ведь это же наш воробышек! Тот самый. Он вернулся ко мне, сам в дом влетел. Теперь пускай уж до весны будет в доме. Хорошо, мама?
Мама вздохнула и сказала:
— Ну что ж, пусть поживёт у нас, раз ему не нашлось во дворе ночлега.
Весна
С каждым днём становилось теплее. Ночью окна ещё намерзали, а днём оттаивали. Тогда из комнаты можно было увидеть всё, что делалось на дворе и на улице.
С крыши свисали сосульки, с них капала вода. Снег местами совсем растаял, показалась чёрная земля.
С деревьев часто опускались стайки воробьёв.
Они суетились на земле, что-то находили, шумели, ссорились и, внезапно сорвавшись, улетали прочь.
Куры выходили из сарая и грелись на солнышке.
Лес был уже не белый, как раньше, а чёрный. Это наступала весна.
Мой воробышек тоже изменился. Он стал какой-то беспокойный, не давался мне в руки, даже не садился на плечо, как раньше, а всё чаще подлетал к окну и бился клювом и крыльями о стекло.
— Не сидится ему в хате, надо выпускать. Вот что значит весна, — сказал папа.
— А почему, если весна, так и выпускать? Пусть ещё поживёт.