Бабушка редко возмущалась так искренне сильно, и я поняла, что этот малопонятный отчёт о походе в книжный есть предисловие к чему-то более жгучему.
- Итак, ты меня понимаешь. Да?
- В целом, - согласилась я. - Надо ещё при жизни выбрать душеприказчика и написать список лиц, коим категорически запрещается вспоминать покойного имярек под страхом невыносимого материального страдания. До правнуков. Чуть только ваня прилюдно вспомнит олю, начинается опись имущества до полного разорения во всех коленах.
- Душеприказчиком должна быть печка! - перебила бабушка. - Нельзя оставлять на Земле ни слова, ни жеста, пригодных для толкования. Ни одной строчки черновиков. А если пишешь на машине, перед смертью надо выдрать винчестер и закатать в асфальт на Сицилии.
- А мыслеформы разбить, размолоть и развеять над четвёртым энергоблоком в Чернобыле, - понятливо киваю я. - А вместо эпитафии на могильном камне писателю заготовить и собственноручно написать: вспоминать воспрещается! Список, ну кому воспрещается, прилагается. Понимаю.
- Дура. Я о-о-очень серьёзные вещи говорю, а ты ёрничаешь и прикидываешься. Вот погоди. Вот посмотришь! - и она погрозила мне пальцем, чего раньше никогда не бывало.
Теперь, когда и это в прошлом, а я, получается, пишу как бы мемуары, а многих мемуарируемых нет на этом свете, я думаю, что бываю с ними такой жёсткой, словно они живы и что-то можно изменить.
Я понимаю, что изменить нельзя. Почти. Скорее всего.
Я понимаю, что слово всесильно, а в восприятии существует закон предшествования, согласно которому любая информация усваивается в первом толковании.
Я понимаю, что есть оппозиция жертва - преступник. В нашем случае мужчина - женщина. Он хотел ещё чуточку славы, она хотела всего и много, и особенно - его лично.
Я понимаю, что Даша, когда прочитает всё это, не обрадуется, поскольку данный сюжет слегка дискредитирует её попытку творчества, может быть, единственную в её жизни. Но попытка была удачная, не плачь, Дашенька, так и должно было всё кончиться. Только слово ты выбрала такое жгучее, страшное...
Ты ж не знала, что словесность - игра на жизнь.
Коктейль "Мужик" очень жгуч, как стыд и позор, как внезапное хулиганское признание в низменных страстях и поступках, но не в исповедальне, а в метро, через мощный репродуктор, перед всеми, бессовестно и без покаяния; не на сокрушённом сердце, а так, по душевному влечению к эксгибиционизму.
Вкусно, как серная кислота с абсентом. Смешать, но не взбалтывать. Такое не пьют без последствий. Нельзя женщине в России выдумывать крепкие сигареты "Мужик". Совсем. В России вообще есть некие архетипические запреты, попытка преодолеть которые непременно ведёт к гибели энтузиаста-преодолевателя.
"ТЫ - ФИЛИАЛ ВСЕМИРНОГО БАНКА НЕЖНОСТИ..."
- Филиал? А где же главный офис? - улыбнулась она.
- В небесах, - сказал он.
- В небесах - торжественно и чудно, а не офис.
- Это на время. Пока спит земля в сиянье голубом.
- У тебя роса в ключичной лунке...
- Ямке.
- Лунке. Я попала, это hole-in-one!
- О да, могло быть и так, но это не гольф, и судьи не угрожают нам новым кабриолетом.
- Нам бы не помешал кабриолет! Он открыт, и я сейчас открылась так, что вижу, кажется, Нептун. И Плутон, и соседнюю галактику...
- И меня! Я тоже виден? В росе? Хорошо видеть меня - в росе? Я - фиалка?
- Ты стесняешься?
- Я не люблю сочетание зелёного и фиолетового.
- Ты не любил сочетание зелёного и фиолетового.
- Ты права. Я люблю сочетание всего со всем, я понял, что это возможно, и как только понял, так проник во всё, что в ушах засвистел ветер, и запели самые пронзительные птицеголосые горы...
- Горы запели?
- Да, горы каменные, а в камне миллионы лет и миллиарды культур, или наоборот, и это почти вечность, поскольку человек мал и век его короток, и хочется что-то сказать, и не хочется умирать. А у тебя тоже роса...
- Симметричные мы, как хорошо!
- У тебя роса, и пахнет ландышем.
- Ты взял мои слова! И вовсе не моя роса пахнет ландышем, а твоя кожа, там... а ты подслушал, когда я говорила с твоей кожей, и взял мои слова. Вот! Я тебя раскрыла!
- Да-да, раскрыла, и моя кожа там пахнет ландышем, а я просто передал тебе что мог. Я очень, видно, ловкий проводник ароматов, особенно ландышевого и особенно там, на той коже, где у тебя роса...
- Вот мужик-болтушка! Ты говоришь и говоришь. Давай и я скажу тебе про твой ландышевый дух? Ты ведь не боишься слушать про себя?
- Я буду слушать тебя вечно, говори побольше.
- Я женщина. А ты можешь слушать женщину? Про ландышевый дух твоей кожи, когда мягкая сопрановая струна становится большой и басовой, и начинается ларго, largo, не бойся, все музыканты немного смешны, так вот когда твоё ларго начинается и до твоего престиссимо ещё так далеко, твой весенний ручейково-подснежниково-ландышевый дух испаряет себя, сообщая мне о гибели largo, но это нормально и свято, ведь мы не может быть медленны всю жизнь и нам prestissimo даёт сама жизнь, и тогда мы не ищем друг в друге уже ни сети, ни стен, ни стеночек узкого хода, помнишь, все философы про узкий путь говорят, а я хочу, всю жизнь понять хочу, что у них там, в аналогии с узким ходом к истине...
- Поняла?
- Как странно! Да? Через тебя поняла своё, и дорогу, путь свой, а ведь так понимают что-то через женщину мужчины, мужчина, а вот мы встретились и не понять кто мы и зачем такие платья.
- И ты болтушка, но до утра ещё есть время, ты уложишься.
- Зачем едем!..
- Не вздыхай так. Они же люди. И твой, и моя.
- Может, их познакомить? Твоя хорошая?
- Люкс.
- И у меня люкс.
- Давай им телефоны дадим, познакомим, может, хорошая пара получится.
- Там ещё толпы людей ждут нас. Машины с кольцами. Как бычку в нос.
- Твои для тебя постарались. Они, видно, думают, что всем женщинам нужна кукла на капот и кольца на крышу.
- И кандалы на клитор.
- Грубиянка. Дай сюда... ну вот, смотри какое нежное место... куда тут кандалы!
- Я уже поняла: филиал всемирного банка нежности.
- Не плачь, пожалуйста, попутчица родная, ну, мы ещё успеем, подожди, мы ещё успеем.
- Что ты говоришь? Успеем... Уже успели. Лучше бы нам не видеться никогда.
- Только что была женщина. Куда делась? Вот незадача...
- Бабы по мужикам обычно воют. Вот я взвыла и стала бабой. Сейчас успокоюсь и верну тебе женщину. Но как я после тебя буду жить с другим, я всё равно не понимаю.
- А ты не живи. Сыграй свою свадьбу и пусть они все радуются, а ты не живи с ним. Не живи. Не живи! Ты слушаешь? Ты слышишь меня? Ты слышишь? Ты не живи с ним, не живи вообще! Я не смогу без тебя, я это ты, а ты с ним - это бредово, прямо скажу, глуповатенько, сытенько и грязно. Не живи!!!
- Не кричи, а то проводник придёт. Купе можно открыть специальным ключом, если кричат. Подожди, не плачь и ты, родной, ну в самом деле, какие кандалы. Я просто ничего не возьму, ничегошеньки, ведь мы не можем пошло жить и обниматься собачками под забором, ведь мы человеки, нам повезло узнать, мы узнали, и никому такого не пожелаю...
- И ты не плачь, и мне противно. И ты не плачь, и не живи. Всё просто.
- Так не бывает в двадцать первом веке. Все чувства перечувствованы и писаны-переписаны, и даже начался постмодернизм. Представляешь?
- Я поговорил бы с тобой и об этом, если бы до утра было лет сто, но у нас нет времени на постмодернизм. Ты не женщина моей мечты, не жена другого, ты не утро жизни, не вечер страсти. Ты худа и субтильна, и руки твои несоразмерно велики, словно ты прячешь тело и предъявляешь только руки. У тебя даже ноги... словно вверх ладошками вся ты, открыта мне и послушна судьбе, а я ещё не успел постичь всего смысла. Не живи с ним, нам пока нельзя его, а то мы никогда не поймём себя, а мы хотим понять. Мы хотим понять?
- А зачем?
- Зачем? Это мужской вопрос. Обычно женщины говорят "почему".
- Не отбрёхивайся, нам действительно некогда. Что ты развёл тоску? Да, субтильна и худа. Посмотри на себя! Теловычитание. Ты даже вспотеть не можешь, у тебя кровь голубая, ты ошибка, твой скелет из ниток, а кровь из галактических токов, если они тонкие, нежные и сверхпроводимые. Но если космические токи жёсткие, тогда и кровь у тебя из музыки Баха. Он был, кстати, жуткий бабник, дуэлянт, вообще забияка. Органист! Вот сила легенды!..