- Наша страна, - тихо ответила бабушка, ожидая взрыва. - Ты патриот и должен всё знать про свою любимую страну. Ты любишь лошадей?
- Лошадей надо растить для кавалерии! - вскочил Давид.
- Но в этом веке не будет кавалерийских атак, - сказала я.
- Как не будет? Почему это? - Давид треснул кулаком по шикарному столу. Икра подпрыгнула в креманках.
- Техническая революция отменила кавалерию, - сказала я, сообразив, наконец, что вместе с патриотизмом Давиду вкололи представления о мире прошлого века. - Военные метят повыше. Парапсихология там... Или... Ты любишь космонавтику?
- Смешно! Странное слово: космонавтика. Будто человек может летать в космосе! Ещё на Земле не всё ясно!
- Понятно, - очень тихо процедила бабушка. - Эксперимент опять не удался.
- Ка-а-кой ещё эксперимент? - разозлился Давид и схватил фруктовый ножик.
Бабушка выхватила пистолет и выстрелила. Давид упал и заснул.
- Меня предупреждали об осложнениях, дали вот это, - бабушка показала мне оружие, стреляющее мгновенным снотворным.
- Он надолго заснул? - прошептала я.
- До завтра. Постараемся до пробуждения отвезти его в клинику.
- Опять будем переделывать?
- Конечно. Он неадекватен. Его патриотизм ему вкололи какие-то негодяи, начитавшиеся С. Джонсона в сокращении... Извращенцы, невежды, бляди нерусские...
- Слушай, а может, просто вернуть ему исходное состояние и пусть сам разбирается?
- А этого уже не может быть. То, что осталось от мозгов после драки, мы давно выбрали, вымыли, встроили, а лишнее выбросили. Такое крошево было... Он теперь либо так, либо... А эвтаназия запрещена.
- Грустно, - сказал я.
- Эвтаназия?
- Нет, я про Давида. Он ведь зачем-то рождался на свет, у него была мама, которая пела ему колыбельные, он пришёл к тебе с левкоями, был страстен и агрессивен, хотел в депутаты... - я бормотала всё это как по списку, понимая, что Давида больше нет.
- Позвони Петру, - внезапно сказал бабушка. - Иерофанту своему. Он объяснитель, открыватель... Пусть ещё пообъясняет тебе.
- Он в командировке. С новой любовницей. Ты и его хочешь подлечить?
- Она ему не любовница. Он даже в мыслях так её не называет. Он же умный мужик, он видит кого раздевает. Впрочем, эта сама раздевается, - добавила бабушка, ясно видя на международном расстоянии все детали по спальне. - Он иссохся по тебе. Ты у него теперь наисладчайшее воспоминание, поскольку ты ему жить давала, свободу большими порциями, власти, секса, да чего угодно...
- Ты, бабуля, провокатор. Ты могла бы одним движением мизинца всё исправить, изменить, вернуть. Ты же могущественна. И абсолютно свободна. Но ты смотришь на меня и ждёшь - как же я вывернусь. У вас, бессмертных, так и принято вообще?
- Ладно, - кивнула бабушка. - Я ему сама позвоню.
- Не надо.
- Молодец. - И бабушка погладила меня по голове. - Всё равно скоро в дорогу... Лучше идти налегке.
Приходил Потомуч. Посидел у нас, послушал, полюбовался на спящего Давида, послушал его бормотанье.
- Доигрались, - высказался про нас Потомуч неодобрительно.
Завязал уши, фыркнул и ушёл не попрощавшись.
ЛЮБОВЬ И ЛИТЕРАТУРА
Утром, отдав осоловелого Давида медикам, пошли мы в парк. Приятно беседуя по дороге, мы с бабушкой пытались не думать о последствиях новых интрузивных процедур, уготованных Давиду.
Бабушка шутила, подтрунивала над встречными, громко рассказывала старинные анекдоты, звонко пела мне баллады, крепко похлопывала прохожих по плечам, - и ей всё сходило, поскольку вышла она в шапке-невидимке. Я уже сто раз говорила вам, что она умеет носить любой костюм.
- Бабушка, помнишь, как мы с тобой хорошо жили! О литературе болтали, ты остранению меня учила! - грежу я, старательно обходя лужи.
- И чем всё кончилось!.. - иронично подхватывает бабушка, наступая в лужу. Ей-то, невидимой, легко и просторно.
- А чем? И точно ли кончилось?
Она притихла, задумалась, выбралась из лужи. Я давно почувствовала, что ей до крайности надоели мои мирские вопросы, пропахшие человечиной. Ей надоело притворяться и ублажать меня, терпеть, искать мои маленькие земные истины, радоваться куцым думам и выдумкам.
Вы только представьте себя на её месте: вот вы - вечная душа, бессмертная, а вам приходится возиться с бренным и капризным телом, у которого что ни день - всё новости: то любовь, то разлука, и всё так остро, будто впервые и вообще будто в этом есть смыслы.
- Я могу рассказать тебе что-нибудь средневековое. Или ренессансное. Когда тебя не было, а я была. Я много знаю, - сдержанно напомнила бабушка, дрожа от брезгливости. - Я случайно знаю даже, каким образом Давид хотел покончить с проституцией.
- Да?! Как же?
- Он собирался, во-первых, легализовать её, налоги там, помещения, медицина. Но! Во-вторых: во всех презервативах, строго подконтрольных государству, датчики установить - некие подглядывающие устройства на кончике, чтобы мужчина железно был уверен - прикидывается его дама или оргазмирует реально. Давид сказал, что как только всех проституток обяжут кончать всерьёз и всенепременно каждый раз под каждым клиентом, они тут же вымрут.
- Ну, вообще-то он где-то прав... Видеокондом... Да-а-а...
- А теперь ты, вся из себя писательница, напряги воображение: что ещё может натворить наш подопытный? То-то. В клинику. Клиника ждёт.
Я напрягла воображение. Меня тут же затошнило.
- Бабушка!.. Расскажи лучше про хорошего писателя, которому повезло в земной любви, - задала я неразрешимую задачу. - Попросту, по-пушкински расскажи, чтобы всё понятно, красиво, нетленно, по-русски.
Она подумала и кивнула.
БАБУШКА, ДЕКАМЕРОН И ПОСЛЕДНЯЯ СМЕРТЬ
Облака вели себя, как дети: шалости, снег, и вдруг очень сильный ливень, и солнце, до хруста слепительное. Мир окрашивался любовью, как акварелью, потом открывались утренние звёзды, как со дна колодца, и сердце сжималось от взлётного, аэродромного восторга, который уже никогда не переживу я так сильно и нежно, как в тот изумительный день. Это был день прощания и освобождения.
- Трудно даже вообразить, что за сотни лет до электричества, радио, телефона и прочего телеграфа люди не только занимались этим со всей непринужденностью, но и сплетничали! - весело начала она. - А как иначе можно назвать поведение дам и кавалеров, севших в кружок и обсуждающих любовные похождения известных им лиц? Сплетни. Пересуды. Перемывание косточек. Как еще? Сама знаешь... Вот так и рождаются великие произведения литературы!
- И всё? - спрашиваю я. - И всем повезло?
- Я чувствую себя настолько свободной, что могу подойти к кому-нибудь и спросить что угодно, - говорит бабушка чистую ерунду, потому что она всегда была такой свободной.
Она хочет отвлечь меня от чего-то. Говорит осторожно, как будто неопытный врун пробует силы на собственной няне.
- На улице спрашиваю: почему декамерон? И с невыразимым удивлением слышу ответ довольно юного создания: видите ли, греческое deka, то есть десять, а их было десятеро...
Вас, говорю, что, в школе этому учат?
Она отвечает: да.
Лезу в душу дальше: а кто написал гептамерон?
Дитя порозовело: Маргарита Наваррская.
Ничего себе, подумала я. А говорят, что в стране кризис образования!..
Теперь несколько слов об этом мужчине. Ты ведь хотела про писателя-мужчину? - уточняет бабушка. - Он был задушевным другом Петрарки, яростного ненавистника женщин. Самому Джованни тоже не очень повезло: его возлюбленная была замужем. А в те далекие итальянские времена замужество возлюбленной не облегчало, как ныне, жизнь любовникам, а осложняло до крайности. Приходилось испытывать душевные и прочие муки, постигать женскую психологию, писать классические произведения мировой литературы. Ужас!.. - бабушка очень артистична.
Я, видимо, совсем плоха: изо всей бабушкиной речи я уловила только Петрарку и то лишь по созвучию с Петром. Больная.