- Да, конечно, Михаил Иванович, как и договаривались.
***
- Какая у него жена, – ошарашенно пробормотал Виктор. Мы уселись на диван и уставились друг на друга. – Она мне глазами содрала пять сантиметров кожи. Вот тут, - он постучал себя по скуле.
- Я почему-то думала, что Михаил Иванович разведён. Или вдовец.
- Может, так оно и есть? А это – его новая жертва?
- Или он сам - жертва? Странно. Ни разу не появился с ней на корпоративе или каком-нибудь городском мероприятии. А выглядит всё так, как будто они уже давно женаты. Почему же он её прячет? Страшно представить, как они ругаются. Она испанка, он псих. Наверное, искры летят.
Перед глазами возникла картина испанской корриды. Залитая солнцем песочная арена. Чёрный бык, исколотый пиками, с окровавленным загривком и ужасными рогами, злобный, яростный. А рядом – бесстрашный и элегантный тореро, размахивающий красной мулетой и готовый вонзить шпагу в своего огромного противника…
- Михал Иваныч не перестаёт меня удивлять. Он понимает по-испански, надо же! Многогранная личность. Я-то думал, его единственное хобби – сидеть в камышах и крякать в трубку, приманивая уток.
- А потом выкладывать видео на ютубе.
Что и говорить, гендиректор сумел нас удивить.
- У него экономка тоже испанка – Мануэла, - вспомнила я. - Кормит их одной паэльей.
- Паэлья, - мечтательно повторил Виктор. – Я бы сейчас съел целое ведро паэльи. А ещё лучше – пельменей!
Нам принесли хлебную корзину, и мы сразу набросились на багеты и ржаные булки, так, словно пришли в дорогой ресторан с единственной целью – налопаться хлеба.
К счастью, вскоре на столе появилась и другая еда.
- Ура, – тихо сказал Виктор и взял вилку. – Наконец-то.
- Можно я буду запихивать еду в рот руками? И чавкать?
- Тебе можно всё. Давай. Вперёд.
Через полчаса мы отвалились от стола, как две сытые пиявки, и сразу же восстановили тесный физический контакт: я прижалась к Виктору и положила голову ему на плечо.
- А что, хороший ресторанчик, - сказал он.
- В Лозанне-то тебе не до ресторанов. Ты такой худой приехал. Тяжело приходится?
Виктор опустил голову, вздохнул, потёр подбородок.
- Тяжело – не то слово, - мрачно ответил он после долгой паузы. – Это какой-то ужас, - и снова умолк.
Я ждала, что он расскажет, пожалуется. Но Виктор погрузился в свои мысли. Почти каждый день я видела его и Гришу на экране ноутбука. Конечно, в присутствии ребёнка он всегда улыбался и шутил. Но я понимала, что это напускное веселье. Наверняка, он чувствовал себя в больничной палате как в клетке. Ему вдруг пришлось сменить роль успешного менеджера и стильного холостяка, свободного, как ветер, на роль няньки. Не каждый мужчина на такое согласится.
Когда Полина угодила в клинику с нервным срывом, Виктор мог бы найти в Лозанне русскую няню и пристроить её в больницу к Грише, вместо себя. Но для несчастного ребёнка присутствие чужого человека стало бы дополнительным стрессом.
- Витя, ты мог бы со мной поделиться.
- Не хочу жаловаться.
- Но я не против!
- Как-то это неправильно – ныть, стонать и плакать… Если только по-быстрому, да? Часика в два уложиться?
- Начинай. Два часа у нас ещё точно есть.
Виктор прерывисто вздохнул и покачал головой:
- Я не понимаю, как Полина прожила в таком режиме целый год. Я уже через два дня готов был выть. Меня нет, я исчез. Есть только болезнь, огромная, как ядерный гриб, и маленький ребёнок, который надеется, что ты сумеешь облегчить его страдания… То рвота, то ноги отказали, то слова забыл… Процедуры, бесконечное ожидание – когда закончится капельница, когда перестанет тошнить, когда перестанет болеть, когда придут результаты… Женщины, матери, наверное, железные. Как нужно любить своего ребёнка, чтобы выносить этот ад в течение года и быть готовым терпеть ещё сколько угодно. Лишь бы он поправился, лишь бы выжил. Я люблю Гришку, но… Стыдно признаться, но я считаю дни – когда Полину выпишут из клиники, и она, в конце концов, отпустит меня домой… А ведь сейчас стало в тысячу раз легче, не сравнить с тем, что было ещё месяц назад! Сейчас у нас появилась надежда.
- Как же это всё… Бедные вы!
На меня племянник Виктора произвёл неизгладимое впечатление. Он цеплялся за жизнь с ожесточённым упорством зелёного стебелька, пробивающегося сквозь бетон. Но почему? Что он успел такого узнать о жизни, чтобы так за неё сражаться? Когда он успел так её полюбить? Многие взрослые, способные в силу возраста оценить роскошь подарка, сделанного им природой, давно бы сдались и махнули рукой – да пропади всё пропадом, сколько можно мучиться. А маленький ребёнок тем временем продолжал битву.