— А-а, эту идею мне подали двое из ларца, одинаковы с лица.
— Фэбээровцы, что ли?
— Ну да. Опять со своими психологическими портретами.
Харб покачал головой. У него было несколько стычек с федералами в прошлом году, в деле об убийстве. Шестнадцатилетняя девушка была убита выстрелом в голову, почерк преступления был таким же, как у еще одного убийства, в Мичигане. Выданный фэбээровским компьютером психологический профиль утверждал, что убийца — шестидесятилетний белый мужчина, водитель грузовика, в прошлом срочнослужащий, с бородой, мочится в постель.
Виновными же оказались два члена молодежной банды, не достигшие восемнадцати лет, чернокожие и гладко выбритые, не имеющие никакого отношения к армии и без всяких признаков энуреза. Ни Харб, ни я не питали большого доверия к психологическим портретам. По правде сказать, ни один из нас не питал большого доверия и к ФБР.
— Значит, по их мнению, у Пряничного человека искривление позвоночника?
— Угу, горб нутром чуют, — подтвердила я.
Харб не рассмеялся моей шутке, но оценил старания.
— Что ж, может, мы теперь как раз установим личность преступника, — сказал он. — Люди обязаны реагировать на имя Квазимодо.
— Почему это?
— Потому что этот персонаж рождает ассоциации, пробуждает людское воображение.
Я передернулась.
— Наш персонаж скорее вызывает людские страдания.
— Ладно, вы с Гюго идите своим путем, а я пойду своим.
— Давай немного помолчим.
Мы подъехали к будке, где взимали подорожный сбор, и я разыскала у себя в пепельнице сорок центов мелкой монетой. Полицейские из департамента штата избавлялись от уплаты пошлины, но мы, скромные городские копы, не обладали таким иммунитетом. Еще одна причина избегать пригородов.
Шоссе имени Кеннеди пересекалось с магистралью № 53, образуя обычную развязку в виде трилистника, и я выбрала листок, ведущий на север, в направлении Роллинг-Медоуз.
Наконец-то вдали от толчеи, вызванной дорожными работами, я скинула напряжение и поддала газу. Харба это не особенно впечатлило. Вероятно, потому, что ускорение моей «новы» было сравнимо с вкатыванием валуна вверх по склону.
Дорога Палатайн-роуд, уходя на запад, уводила нас в сторону от скоростной магистрали, прямо в сердце среднеамериканского предместья. Мимо проносились кварталы жилой застройки и торговые центры, снова жилые районы и полоса прогулочно-развлекательной зоны, и наконец я без труда отыскала ту самую Элм-стрит.
Было чуть меньше двух часов, когда мы въезжали на подъездную дорожку перед домом доктора Бустера, зажатую между двумя высокими елями. Дом был двухэтажный, коричневый, частично заслоненный разросшимися деревьями и кустарниками, нуждавшимися в подрезке. Неухоженная лужайка была покрыта рыжими листьями, они уютно шуршали под ногами, когда мы шли к парадной двери.
Мелисса Бустер открыла нам сразу же после первого стука — видимо, заметив, как мы подъехали. Это была крупногабаритная, прямо-таки обширная девица: прибавьте фунтов сто к рубенсовским образам — и получите представление о ее фигуре. Я думаю, что в ее случае требования политкорректных формулировок пасовали перед реалиями калорийного питания либо нарушения обмена веществ. Она была в домашнем платье красного цвета, которое смотрелось на ее фигуре, как комплект оконных занавесок. Макияж был очень простой и умело наложенный, карие глаза, щурясь, глядели на нас из-за складок рыхлой, напоминающей плохо пропеченное тесто кожи, составлявших ее лицо. Приветливо улыбнувшись — причем при этом все три ее подбородка заколыхались, — она пригласила нас в дом.
Я протянула ей руку.
— Извините, что опоздали. Я лейтенант Дэниелс, а это детектив Бенедикт.
— Не нужно никаких извинений, лейтенант. Прошло уже немало времени с тех пор, как полиция в последний раз беседовала со мной. Рада узнать, что расследование еще продолжается.
Она говорила нараспев, как делают люди, когда читают вслух детям. Я думаю, когда все время находишься с детьми, трудно перестроиться. Мы прошли за ней в гостиную, где она усадила нас на тахту перед пыльным столиком, а сама вперевалочку отправилась в кухню, настояв на том, чтобы напоить нас кофе.
Харб тихонько подтолкнул меня локтем в бок:
— Вот это да. Женщина-гора.
— И я слышу это от мужчины с объемом талии в сорок шесть дюймов?
— Это ты о моем планшире на животе?
— Ты хотел сказать «бочке вместо пуза»? Тише, она несет пончики.
Мелисса Бустер вернулась, неся две кружки кофе, поставленные на коробку с пирожными от «Данкин Донатс».
— Надеюсь, я вас не обижаю? — Она протянула мне чашку.
— Не поняла.
— Ну, с этими пончиками для копов. Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я мыслю избитыми штампами.
— Никакой обиды, что вы, — улыбнулась я.
— Есть с желейной начинкой? — потянулся в коробку Бенедикт.
Он выудил оттуда что-то липкое и издал довольное ворчание. Кто-нибудь другой, отведав конфету с начинкой из ножевых лезвий, стал бы относиться к еде подозрительно, но только не Харб.
— Извините за беспорядок в доме. — Мелисса тяжело плюхнулась в двойное кресло напротив. Мебельный остов протестующе скрипнул. — Уборщица так больше и не приходила после того, как нашла папу мертвым, и все тут запылилось. Я сама в первый раз сюда вернулась. Вроде бы уже достаточно времени прошло, но все еще тяжело здесь бывать. Есть какие-нибудь новости?
— Возможно. Нас привела сюда ниточка от другого дела, которое может быть связано с вашим. Ваш отец когда-нибудь выписывал рецепты вне работы?
— Конечно. Каждый раз, когда было какое-то семейное сборище, он приносил с собой рецептурный блокнот с отрывными бланками. У меня в родне половина иллинойских ипохондриков. Возможно, именно поэтому папа стал врачом.
— А что он прописывал родственникам?
— Как обычно. Обезболивающее, таблетки от бессонницы, слабительное, слабые препараты от простуды, крем от прыщей, контрацептивы — весь стандартный набор. Из новомодных — пропеция и виагра. По-моему, он не возражал, что семья его так использует, он был рад помочь родственникам. Обе мои бабушки молились на него, как на святого.
Бенедикт отъел уже порядочный кус от своего пирожного и теперь мог тоже присоединиться к расспросам.
— Он когда-нибудь применял в своей практике препараты для инъекций?
— Вы имеете в виду, от диабета?
— Любые.
— Для родни — нет. Большинству моих родственников стало бы дурно при одной мысли об уколе.
Я задумчиво шмыгнула носом, если такое вообще возможно.
— А как насчет секонала? — спросила я. — Это сильное успокоительное, типа валиума.
— Только не родственникам. Во всяком случае, я об этом ничего не знаю.
— Мы предполагаем, что в ночь своей гибели ваш отец выписал рецепт на большое количество секонала — возможно, для кого-то из знакомых. Вы знаете какого-нибудь человека по имени Чарлз или Чак?
— Мне очень жаль, но нет.
— Какой-нибудь дальний родич или знакомый — ваш или вашего отца?
— Нет. По крайней мере я такого не знаю.
— Мисс Бустер…
— Мелисса.
— Мелисса, это тяжелый вопрос, но все-таки как по-вашему: не могли ваш отец торговать рецептами?
Она покачала головой с таким выражением, как будто говорила «нет» неразумному дитяти.
— Папа? Ни в коем случае. Оглянитесь. Это неплохой дом, но отнюдь не роскошный. Мой отец хорошо зарабатывал, но все его расходы были прозрачны. Он жил по средствам. Кроме того, папа был просто не такой человек. Я с младенческого возраста усвоила, что такие препараты и наркотические вещества опасны и требуют очень серьезного отношения.
Она потянулась к коробке с пончиками и, вытащив тот, что был обсыпан пудрой, аккуратно его надкусила.
— Мог бы он держать блокнот с бланками в доме?
— Возможно. Его письменный стол в кабинете. Хотите посмотреть?
— Будьте так добры.
Мелисса положила пончик на стол и дважды качнулась на своем диванчике, чтобы с третьей попытки вытолкнуть свое внушительное тело в стоячее положение. Как мама-гусыня, она вперевалочку повела нас сначала в коридор, а затем в комнату размером с чулан.