Дома, когда я улеглась спать, постель показалась мне неудобной, мозг отказывался расслабляться, а часы точно дразнили каждой уходящей минутой.
Физически-то я чувствовала себя даже изнуренной, но мысли в черепушке продолжали мелькать и никак не желали оставить меня в покое. Это даже не были глубокие, серьезные мысли — так, какие-то обрывки.
Я пыталась считать от десяти тысяч и обратно. Я пыталась применить глубокое дыхание и расслабляющие упражнения. Пыталась вообразить себя уже спящей. Ничего не действовало.
Время шествовало вперед победным маршем, неумолимо таща меня за собой.
Как раз к тому моменту, когда я начала ощущать легкую дремоту, из-за занавесок выглянуло солнце, и настала пора собираться на работу.
Я села и потянулась, разминая усталые кости, затем принялась за неизменную утреннюю зарядку. Сто приседаний с обещанием сделать завтра вдвое больше. Двадцать отжиманий с аналогичным обещанием. Подумала, не сделать ли несколько закручиваний со штангой гантельного типа, и отказалась от этой идеи, потому что штанга была засунута где-то в стенном шкафу. Ну, а потом — душ.
Я пережила свою первую ночь без Дона вполне сносно. Все могло быть куда хуже. И со временем будет становиться только легче и легче.
Потом я увидела на раковине в ванной его зубную щетку, и остаток дня пребывала в депрессии.
Глава 5
Разрезание на части или тонкие ломтики тут не подходит, потому что место разреза потом невозможно скрыть.
Единственный пригодный способ — аккуратно подцепить обертку с двух концов шва и осторожно отогнуть. Это каверзная штука — развернуть упакованную конфету, не повредив упаковку. Даже самый маленький надрыв здесь недопустим. Люди не дураки. Никто не станет есть конфету из надорванной обертки.
Работа над самой конфетой — наиболее волнующая часть. «Забавные малютки» — гласит надпись на кульке. Более подходящим словом было бы «Изысканные». Каждого такого мини-батончика едва хватает на один укус.
Но больше одного укуса и не требуется.
Средний рекорд производительности у него неплох: только четыре обертки из двадцати четырех, что в наборе, приходят у него в негодность. Он кладет шоколадки на поднос и распечатывает пачку швейных игл. Иглы и булавки дают наилучший результат. Входя внутрь конфеты, они не повреждают поверхность — лишь оставляют крохотную дырочку, которая легко маскируется с помощью крохотной капельки расплавленного шоколада. В каждую конфету он вводит четыре иголки под разными углами, так чтобы вне зависимости от того, где надкусят, все равно хотя бы одна пустила кровь.
Начинив иголками десять батончиков, он набивает руку и чувствует себя разогретым для более сложной работы.
Рыболовные крючки требуют особого искусства. Он легонько берет шоколадку затянутой в латекс рукой и тоненькими, иглоподобными щипчиками подцепляет крючок. Протолкнув кончик зубца в нижнюю часть конфеты, он мало-помалу тем же пинцетом вводит весь крючок, двигая все время по кривой, так чтобы тот весь целиком вошел через единое отверстие, не повредив его.
Это трудная работа, но у него за плечами годы практики. Его личный рекорд составляет одиннадцать крючков в одной такой маленькой шоколадке. Он любил готовиться к Хэллоуину заранее, за несколько недель, и когда важный день наступал, находил в округе пустовавший дом и ставил плошку со своими смертельными гостинцами возле двери. Иногда он также оставлял рядом табличку «Брать не больше одной!». Недурной такой дьявольский штришок.
Начинив пять штук рыболовными крючками, он открывает коробку с маленькими ножевыми лезвиями «Х-Acto», для мелкого и точного нарезания, и заталкивает несколько штук в оставшиеся батончики. Лезвия оставляют более крупное отверстие, но с помощью зажигалки и дополнительного шоколадного батончика он способен скрыть отверстие даже от самого пристального взгляда.
Покончив со всеми двадцатью конфетами, он аккуратно заворачивает их обратно. Несколько капелек суперклея — и они вновь запечатаны. Потом — одну за другой, через маленькую дюймовую прорезь сбоку — отправляет конфетки в пластиковый пакет, из которого они были вынуты. После чего добавляет четыре нормальные конфеты из другого мешка, чтобы опять получился полный комплект из двадцати четырех.
Когда держишь его вот так в руке, он выглядит как обычный кулек конфет.
Он включает в сеть щипцы для завивки волос, дает им нагреться, затем тщательно проводит ими вдоль проделанной в пакете прорези. Щипцы расплавляют пластиковые края и слепляют их вместе. Правда, немного криво, поэтому он подрезает неровности бритвенным лезвием.
Само совершенство.
Теперь пора посмотреть, кому пойдет гостинец. Он переключает внимание на фотографии на столе и начинает их перебирать, выискивая те две, что ему нужны.
На обеих изображены лица крупным планом. Он щелкнул их на днях у «Севен илевен», стоя в толпе и наблюдая, как эти глупые свиньи толкутся на месте преступления. На одном снимке — толстый мужик с усами. На другом — стройная женщина с неплохими ножками.
Кто-то из них является главным следователем по этому делу. Эти двое были единственными копами без формы, стало быть, оба начальники. Но который из них главный? Кто по воле жребия будет его Немезидой?
Простой звонок в полицию даст ответ на этот вопрос, но он не хочет звонить с домашнего телефона. Эти свиньи теперь умеют молниеносно отслеживать звонки, а он не хочет выводить их на след.
Ничто не должно привести их к нему.
Его план безупречен. Идеален. Предусмотрено все, до малейших деталей. Выследить. Подкрасться. Похитить. Изничтожить. Избавиться от трупа. Повторить снова. У него идеальное прикрытие, у него заблаговременно выяснены графики их работы, есть даже аварийный план, на тот случай, если полиция вдруг его обнаружит. Не то чтобы они в самом деле могли докопаться, но всегда имеет смысл планировать все заранее — это себя окупает.
Поэтому он идет к ближайшему таксофону, возле «Мини-марта»[11] и звонит в полицейскую информационную службу выяснить, который их участок относится к улицам Монро и Вашингтона — к тому углу, где он выбросил первую шлюху.
Вооруженный номером районного отделения, он звонит тамошнему дежурному офицеру и называется репортером из «Геральд трибюн».
— Не могли бы вы произнести по буквам фамилию следователя, ведущего дело?
— Д-э-н-и-е-л-с. А имя — Джек.
— Джек Дэниелс? Вы что, серьезно?
— Да, сэр.
— Это такой полный, с усами?
— Нет, то детектив Бенедикт. Он напарник Дэниелс. А Джек — это женщина. Уменьшительное от Жаклин, кажется. Она — лейтенант.
— Спасибо.
Повесив трубку, он чувствует, как возбуждение пронизывает его тело подобно электричеству. Он спешит обратно, к своим фотографиям, и торопливо тасует, пока не находит ту, на которой Дэниелс покидает место происшествия на своей дерьмовой «чевинова».
— Я знаю, кто ты. — Пряничный человек поглаживает пальцем ее лицо. — И знаю, на чем ты ездишь. Но я знаю больше. Много больше.
Он улыбается. Неужто Чикаго думает, что простая сука вроде нее может его поймать? Еще раз все продумать.
Он сверяет часы. Девять утра. За той, второй девкой он двинется не раньше чем через два часа. Интересно, в какое время хорошие лейтенанты приступают к работе? Может, она уже там?
Он решает это выяснить. Пинцетом подхватив пакет с конфетами, чтобы не оставлять отпечатков, он несет гостинец к своему грузовичку и, выехав, по извилистой аллейке направляется в 26-й район.