— Кстати, твой сотовый в Питере работает? — продолжала я.
Мне надо было позвонить Павлу, волошинскому шофёру, чтобы узнать, не выяснил ли он что-нибудь. А квартирный телефон засвечивать не хотелось: вдруг определят, с какого номера звонили.
Марис протянул мне трубку.
Меня выиграл Геннадий Павлович Дубовицкий. И меня искали целый день, вернее, вторую половину дня — с тех пор, как Олег Николаевич соизволили проснуться и сообразить, что птички в клетке больше нет. Пока искали только люди Волошина, для которого было делом чести отдать карточный долг. Тем более, проиграл он меня при свидетелях. Павел опять настоятельно порекомендовал мне сматываться куда-нибудь подальше и больше не звонить.
Я заявила Марису, что никакой связи между мной и Рутой нет, — если бы я ещё досталась Вахташе — другое дело…
Далее. Если Волошин не сумеет представить меня в самое ближайшее время Дубовицкому, тот ему этого не простит. Судьба Волошина меня мало волновала — так ему и надо, — но своя волновала, и даже очень. Мне совсем не хотелось, чтобы за мои поиски взялись ещё и люди Дубовицкого.
Желание отправиться временно в Латвию разгорелось с новой силой, о чем я и поведала Марису. Это не вызвало у него энтузиазма — ему требовалось моё, хотя бы временное, присутствие в Питере. Он заявил, что уедет только с Рутой, а значит, я должна помочь ему её найти. Уедем втроём. Откровенно говоря, я не любитель ни шведских, ни русских троек, но что ж, ради собственного спасения…
И тут я снова вспомнила про дядю Сашу. Известие о знакомом сотруднике КГБ, или ФСБ, или чего-то там подобного, было встречено Марисом с большим энтузиазмом.
Дядя Саша был трезв, сообщил, что какие-то молодые люди с очень короткими стрижками и хорошо накачанными телами сегодня долго звонились в мою квартиру и паслись у парадной. Баба Катя заявила им, что я там не живу и квартира стоит пустая. Она что, не узнала меня вчера ночью? Мне казалось, что узнала. Дядя Саша сказал, что готов хоть сейчас выйти к площади Победы при условии, что я накормлю его горячим ужином.
Мы с Марисом тут же собрались ехать за Александром Петровичем. По пути мы остановились в магазине «24 часа» и купили бутылку виски (для дяди Саши, Мариса и меня) и пакет сливок «Валио» (только для меня). За стаканчиком всегда лучше говорится.
Глава 6
Дядя Саша рассказал, что с утра пораньше к нему заявилась соседка баба Катя и сообщила, что среди ночи в его квартиру звонилась некая юная особа. Дядя Саша в прошлую ночь дежурил. По всей вероятности, после моего визита на своё «дежурство» заступила и баба Катя: ждать возвращения соседа с ночной смены, чтобы тут же сообщить ему новость (ну а затем, наверное, и всему подъезду, если не дому и не двору).
Подумать только: меня она все-таки не признала. Правда, в последнее время я появлялась по месту прописки не чаще, чем раз в неделю, и не всегда с ней сталкивалась, да и видела она меня обычно в чем-нибудь сексапильно-сексуальненьком, ну или в норковой шубке на худой конец (в зимнее время), на которую баба Катя со своей пенсией могла бы накопить лет за семь-восемь (при условии, что ничего не ела бы и не пила). Мне же эту шубку подарил мой предыдущий после двух недель знакомства. Значит, было за что. М-да, щедрый был мужик.
Мы славненько посидели на кухне нашей с Марисом съёмной квартиры. Дядя Саша внимательно выслушал нас обоих и заявил:
— Я понимаю, чего добивается наш гость из свободной Латвии, — поклон в сторону Шулманиса. — А вот чего хочешь ты, моя радость? — Полковник Никитин внимательно посмотрел на меня.
— Свободы, — выпалила я. — Личной. Возможности самой выбирать, с кем мне жить. Чтобы этот козёл Дубовицкий даже не думал на меня претендовать. Чтобы меня никто не трогал. Чтобы…
Марис расхохотался и долго не мог успокоиться. Дядя Саша продолжал:
— Я не усёк, в чем проблема. Ты узнала, что тебя один мудак — прости за выражение, но иначе не могу назвать — выиграл в карты у другого. Ты что, вещь какая-то? Тебя кто-то продавал Волошину? В конце-то концов, мы не на арабском Востоке живём и даже не в наших бывших братских среднеазиатских республиках, а в одном из центров мировой культуры, «окне в Европу», как один великий человек говорил. Вернее, от нас оно туда прорублено. Тьфу, потянуло на речи. Бывает иногда, в особенности после того, как приму на грудь, — пояснил дядя Саша Марису и снова повернулся ко мне: