После долгих колебаний и трудных переговоров с директором «Ла Скала» Джулио Гатти-Казацца дирижер принимает решение вернуться в театр на два сезона; в 1905 году он ненадолго заходит в «Ла Скала» и замечает, как ослабла дисциплина и изменилась атмосфера со времен его отъезда: произошло это под влиянием того, что Лукино Висконти позже назовет «старой итальянской привычкой считать театр большой гостиной»; его дядя, герцог Уберто ужинал с друзьями прямо в ложах, приглашая любимых певиц и балерин. Тосканини выдвигает свои условия: он будет работать в «Ла Скала», только если: 1) запретят вызовы на «бис»; 2) перестанут пускать на сцену всех, кто не занят в спектакле (некоторые аристократы, в том числе герцог Гвидо, действительно любили нарядиться в соответствующий костюм и смешаться с массовкой); и 3) обустроят, наконец, оркестровую яму. «Новая блажь в подражание Байройту!» — исходит ядом в газете Рикорди, словно бы позабыв, что Верди выдвигал то же требование в письме от 1871 года: «Невидимый оркестр. Идея не моя — Вагнера; и она очень хороша. Просто невероятно, что публика все еще терпит вид наших разнесчастных фраков и белых бабочек на фоне египетских, ассирийских или друидских одеяний; плохо, что оркестр, принадлежащий к воображаемому миру, располагается в партере, среди свистящей или аплодирующей публики. Кому приятно смотреть на головы арфисток, манжеты контрабасистов и судорожные движения дирижера?»
Два быстротечных, но памятных тосканиниевских сезона станут музыкальным аккомпанементом двух первых лет жизни Висконти. Позже он скажет: «В нашей семье ничего нельзя было сделать — даже родиться — без оглядки на афишную тумбу „Ла Скала“». Мрачно-пламенная «Кармен», волнующе порочная «Саломея», инфернально-сладострастный «Тристан», ностальгически нежный «Орфей» Глюка — все эти музыкальные созвездия сияли на небосводе «Ла Скала» в тот сезон 1906–1907 года. Висконти-художник многим обязан этим четырем операм. На следующий год здесь ставится «Гибель богов», триумфально проходит «Пеллеас и Мелисанда»: опасаясь шовинизма миланцев, Тосканини удвоил и без того маниакальные усилия по наведению порядка и велел машинистам сцены обуться в фетровые галоши, дабы исключить любые посторонние шумы. Трения между маэстро и семьей Висконти возобновились, когда граф Гвидо, директор Концертного общества, попросил Тосканини сыграть произведение Гаэтано Коронаро, недавно умершего миланского композитора, с которым граф был дружен; получив отказ, общество передоверило один из двух концертов, которыми должен был дирижировать Тосканини, Этторе Паницце; за этим последовал судебный процесс, который Тосканини проиграл. Он снова хлопает дверью и оставляет «Ла Скала» в наэлектризованной атмосфере, тем более что «Жизнь героя» Штрауса, которой он дирижировал на своем единственном концерте, приняли скверно и отнесли в разряд «музыки для приютов скорбных духом».
Тосканини снова вернется в Милан только в 1911 году — на сей раз он обоснуется в доме на улице по соседству с виа Черва. Старый дворец на виа Дурини — строение XVIII века с рустованным фасадом и элегантным балконом из кованого железа — оставался до конца жизни его любимым обиталищем. Этот старинный уютный дом, отделанный старинными деревянными панелями, полный серебряной посуды, словно бы находился под покровительством добрых божеств. В холле висел портрет Верди, репродукция знаменитой картины кисти Больдини, изобразившего композитора в черном цилиндре и белом шелковом шарфе; на рояле стояли памятные вещицы, здесь же лежали письма от Верди, Вагнера, Пуччини, а особое место занимала фотография Дебюсси с дарственной надписью Тосканини: «Маэстро, которого я никогда не смогу отблагодарить в достаточной мере»; на обороте фото композитор написал первые аккорды третьего акта «Пеллеаса», сопроводив их словами: «Тосканини и тут вышел победителем. Дебюсси. „Пеллеас и Мелисанда“, 2 апреля 1908 года, Ла „Скала“».
Подругой детских лет Лукино была Ванда, младшая из двух дочерей Тосканини; впоследствии она стала его первой актрисой. Маленький Лукино сажал ее на раму своего велосипеда и гонял на нем со скоростью, которая приводила маэстро в ужас. Ребенком Висконти часто погружался в магию дворца на виа Дурини, наполненного музыкой, призраками и мягкой поэзией семейного очага. Жила там и старая, как героиня чеховской пьесы, кормилица Нена: она прослужила в этом доме пятьдесят лет, и, по словам миланской журналистки Камиллы Чедерна, «сама превратилась в миланскую достопримечательность». В 50-е годы Лукино Висконти воскресит ее образ в спектакле «Как листья» по пьесе Джузеппе Джьякозы. Чедерна пишет: «Когда маленьким хозяевам приходила пора подышать воздухом, Нена сперва вооружала каждого бриошью и плиткой шоколада „Теоброма“, а потом вела их гулять на Монументальное кладбище. Сначала они шли на могилу своего маленького брата Джорджо, упокоившегося несколько лет назад, а потом Нена садилась и вязала, пока дети играли в прятки среди могил, между веселых мраморных херувимов и меланхоличных бронзовых ангелов и бегали наперегонки до гранитного пианино, украшавшего надгробие какого-то композитора…».