Всегда вспоминаю своего первого директора с тёплым чувством. Однажды в Хабаровске (первое место службы моего мужа) со мной произошёл такой казус: в отделение связи, куда я зашла отправить телеграмму, вошёл капитан от артиллерии, до ужаса похожий на Николая Феоктистыча. Не отдавая себе отчёта, повинуясь внезапному порыву, я окликнула его по имени. «Я не Николай Феоктистович», – сухо и холодно ответил капитан. Да, уж точно, ты не Николай Феоктистович – тот хотя бы улыбнулся. Суровые люди эти военные…
До Тельбеса Феоктистыч учительствовал в Усть-Анзасе, настоящей, глубинной Горной Шории, где живут одни шорцы и куда «только вертолётом можно долететь». Он рассказывал , что девчонки-учительницы плакали, столкнувшись с непредвиденными трудностями, некоторые из них, не выдержав тягот быта, уезжали. Его рассказ запал мне в душу… А не махнуть ли мне туда, в тот медвежий тупик?..
* * *
Какой-то смок вымороченности незримо висел над Тельбесом; казалось, ядовитые миазмы разложения проникли во все его поры. Недоброжелательство, даже ненависть прорывались в отношениях соседей, в семьях, особенно там, где в одном доме жили свекровь и невестка, – везде зрело глухое, тяжёлое недовольство. И то сказать, зима длинная, холодная, тоскливая – ни телевизора, ни кино – одни сплетни…
После закрытия рудника молодые разъехались – остались несмелые да старики, среди последних было немало староверов. Любые социальные различия чреваты конфликтами, но особенно те, что касаются веры. Мне рассказывал отец, что староверы, хоть и православные, но считают других нечистыми настолько, что никогда не станут пользоваться стаканом или кружкой, из которой пил человек не их веры. Неужто правда? Разве это по-христиански? Сам Христос принял сосуд с водой из рук той, что была отвергнута обществом…
В посёлке все про всех всё знали: знали, что Сонину соседку Тамару свекровь, старая кержачка, сживает со свету, втыкая булавки в супружескую постель; знали, кто чем болеет; кто от кого и с кем гуляет…
Тень раздора коснулась и нашего класса – узнала я об этом при весьма необычных обстоятельствах. Субботним вечером мы с Ларой преспокойно, в своё удовольствие мылись в Сониной бане – вдруг распахивается дверь и в клубах морозного пара является матерь Серёжки Рощупкина, самого хулиганистого ученика из моего четвёртого класса. Каким образом она установила моё местонахождение, как ей удалось прорвать кордоны – сие покрыто мраком неизвестности – остаётся один голый факт: она, как снег на голову, свалилась в тот момент, когда я, бездумно мурлыча, терла мочалкой свои бока.
С места в карьер, не давая опомниться, она начала бестолково что-то объяснять, размахивая руками и показывая на дверь. Сжавшись в комок, ничего не понимая из её бессвязных выкриков, я с ужасом смотрела на дверь: неужели сейчас ещё кто-нибудь сюда ввалится? Наконец до меня дошло, что она жалуется на Сашу Морозова и на его мать (оказалось, что они соседи). Может, и Морозова сейчас сюда притащится? Вот наказанье!!
Я настолько растерялась, что у меня даже мысли не возникло просто выставить её вон – это сделала за меня Лара.
-– Женщина, – сказала она, сидя но полке и прикрывая грудь рукой, – женщина, как вам не стыдно так вести себя? Вы что, пьяны? Вы не могли подождать, пока учительница выйдет из бани?! Немедленно убирайтесь вон и поплотнее закройте за собою дверь!
Рощупкину как ветром сдуло!
Зачем она приходила? Что ей было от меня надо? Кто её знает! Может, ей скучно стало без театра и кино, а посмотреть на голых учительниц – хоть какое, да развлечение…
Сергей, рощупкинский сын, несмотря на все свои двойки, учительские порицания и домашние порки, всегда пребывал в прекрасном расположении духа, он смотрел на мир своими плутоватыми голубыми глазами и улыбался такой обезоруживающей улыбкой, что на него и рассердиться-то по-настоящему было невозможно. Конечно, он был озорник и шельмец, но шельмец обаятельный. Мать объясняла его неуспеваемость тем, что ему много приходится нянчиться со своей маленькой сестрёнкой, которую он любил без памяти. Родители часто злоупотребляли этим его чувством, заставляя пропускать занятия в школе. Серёжи нет даже на нашей общей фотографии: мать не пустила его в Мундыбаш, куда мы ходили фотографироваться всем классом. Может, с сестрой сидел, а, может, просто денег не нашлось – так или иначе, но только его одного и нет на нашем фото, а жаль…
Сосед Рощупкина, Морозов (из семьи староверов), учился хорошо, занятий не пропускал, у него тоже, как у Сергея, были голубые глаза, но холодные и непроницаемые. Дисциплину на уроке он не нарушал, объяснения слушал внимательно, но однажды, проходя мимо его парты, я случайно обернулась и увидела, как Саша, протянув руку к сидящей впереди девочке, ущипнул её за бок с оттяжкой и вывертом так, что та аж подскочила от боли. На один лишь миг его невыразительное лицо озарилось счастьем: просияли глаза, затрепетали ноздри тонкого носика – через секунду оно вновь стало холодным и сосредоточенным.