— Я помню вас почти ребенком, первокурсницей, — заговорил он неторопливо, будто разглядывая ее мысли на просвет. — Не то чтобы я был сентиментален… Нет. Я, как вы понимаете, вне человеческой эмоциональной сферы. Но отлично знаю, что такое эмпатия, без этого с младшекурсниками сложно работать. Вы понимаете, да?
Сашка кивнула, глядя вниз.
— Если я скажу, что я вам симпатизирую, — он подбирался к сути, — что мне вас жаль — это не будет имитацией. Точнее, не только имитацией… Так вот: я был против того, чтобы возвращать вас в Институт.
От неожиданности она посмотрела ему прямо в зрачки — и тут же снова отвела взгляд, содрогнувшись.
— Дело не в том, как я к вам отношусь, — заговорил он после паузы. — Дело в вас. Обучать вас по программе четвертого курса — все равно что бегать с факелом в пороховом хранилище, простите мне избитую метафору…
— Почему? — быстро спросила Сашка. — Почему?!
— Вас не научили слушать, не перебивая? — он на секунду сделался похожим на Портнова.
Сашка прикусила язык.
— Я понимаю мотивы вашего куратора, — размеренно продолжал Физрук. — Но категорически с ним не согласен. Я не могу отказаться вас учить, все-таки я на работе. Но не ждите, что я буду возиться с вами и нянчиться, как это прежде делали ваши педагоги. А вы тем временем много пропустили. У вас истончена информационная составляющая и гипертрофирована физиологическая. Вплоть до того, что вы не владеете собственным мочевым пузырем…
Сашка представила, что ее рот заклеен липкой лентой. Очень трудно было сейчас сдержаться.
— Я это говорю не для того, чтобы вас унизить, — он читал ее, как вывеску. — Я вам не враг и не желаю вам зла. Но программа четвертого курса очень сложна. Зачем далеко ходить — вы сами сегодня в этом убедились.
Он выдержал паузу, будто намеренно испытывая ее терпение. Остался, по-видимому, доволен. Заговорил очень медленно, будто подчеркивая каждое слово:
— По моим расчетам, без дополнительных занятий вы не до-существуете до диплома.
Невидимая липкая лента, залепившая Сашкин рот, лопнула и даже, кажется, затрещала:
— Скажите это моему куратору!
— Я говорил, — он не удивился, будто только и ждал этих слов. — Весь педагогический коллектив не сумел убедить Фарита Коженникова, что вас нужно оставить в покое и не тыкать зажигалкой в ядерную бомбу… Но кто знает, может быть, у вас получится? Попробуйте найти к нему подход.
— К Фариту?! — Сашка поперхнулась.
— Это, конечно, фантастически звучит, — Физрук чуть заметно поморщился, — но попробовать надо. Объясните ему, что вы не справитесь с программой. Что он требует от вас невозможного.
— А вы? — тихо спросила Сашка. — Вы-то сейчас — возможного требуете?!
Последовала новая пауза. Если Физрук о чем-то и раздумывал, то на его неподвижном лице эти мысли не отражались. Только зрачки расплылись широкими черными дырами — и снова свернулись в две точки.
— Ладно, — сказал отстраненным, очень деловым тоном. — Мой предмет называется «аналитическая специальность», а меня зовут Дмитрий Дмитриевич, если вы забыли. На протяжении семестра я обычно не пишу докладных, но в конце семестра будет дифференцированный зачет. Все, что вы сумеете выучить, — то ваше. Что пропустите, проболеете — ну, что же, я предупредил.
Сашка горько улыбнулась:
— Спасибо. Очень доходчиво.
— Николай Валерьевич Стерх, — он пропустил ее сарказм мимо ушей, — займется с вами работой над ошибками. Первое индивидуальное занятие с ним сегодня, в шесть вечера, в четырнадцатой аудитории, как обычно. С собой возьмите блокнот и ручку.
— А Олег Борисович… — Сашка с неожиданной теплотой вспомнила сейчас Портнова, — больше не будет с нами работать?
— Олег Борисович преподает специальность начинающим, — все так же отстраненно проговорил Физрук. — У него теперь новые первокурсники. Кстати, хорошо, что вы напомнили…
Он встал, открыл знакомый шкаф, снял с полки стопку книг, потертых, с надорванными и подклеенными корешками:
— Повторенье — мать ученья, хотя в вашем случае я бы не обольщался.
— Что я сделала не так? — прошептала Сашка. — На экзамене?
— Все вы сделали как надо, — Физрук положил книги перед ней на столешницу. — Вы не та, за кого мы вас принимали, вот в чем ошибка.
— Почему за вашу ошибку наказывают меня?!