— Что случилось со щенком? — шепотом спросила Сашка.
— Он умер, — нарочито резко отозвался Костя. — Как моя бабушка. Как все умирают, если ты еще не заметила. Люди вокруг болеют, попадают под машины, разбиваются…
Сашка зазнобило:
— Ты говоришь как он.
— Я и буду как он, — сухо отозвался Костя. — После окончания Института. Потом. Когда-нибудь…
Он закрепил нитку и перекусил ее зубами. Протянул свитер Сашке:
— Вот… зашил, как сумел.
— Спасибо, — Сашка через силу улыбнулась. — Слушай, а твоя мама… Она… есть?
Он кивнул:
— Есть. Но она другой человек.
— Как это?!
— Время дискретно, — сказал он терпеливо. — Это не линия, как мы раньше думали, из прошлого в будущее. Это можно представить, как… систему пузырей, которые мало связаны или не связаны вообще. Через четырнадцать лет моя мама — другой человек, не та, кого я помню. И у нее по-прежнему есть сын — ну, формально. Мы даже созваниваемся по праздникам. Формальный сын, иллюзия сына. Думаешь, мало кто так живет?
«Я подумаю об этом позже», — сказала себе Сашка.
— Слушай, Костя, — она заставила себя переменить тему. — А Дмитрий Дмитриевич, он же Физрук, прямо зверь какой-то, да?
— Он, — Костя поморщился, — он дуалист… доппельгангер. Вроде как магнит с двумя полюсами или поплавок… У него две сути: одна — лапушка, миляга, добрый друг, Дим Димыч. Преподает на первых курсах физкультуру, на самом деле корректирует физиологические изменения студентов накануне метаморфозы. Другая… понимаешь, если бы он свои ипостаси не смешивал еще. А то он иногда меняет полярность сто раз в секунду, ему просто плевать, что у нас остались человеческие эмоции. Сейчас привыкли уже, а поначалу очень шугались. У него один полюс настолько человеческий, что другой — ну охреневшая Вселенная без намека на этику или сочувствие.
Сашка вспомнила, как танцевала когда-то с Дим Димычем спортивный рок-н-ролл. И как рассказывала о нем маме — такой замечательный физрук…
— …и он валит на зачетах, — шепотом закончил Костя, — как бешеная сноповязалка. Так что ты с ним не шути…
Сашка почувствовала, как поднимаются дыбом волосы на голове. Зачет в конце декабря. Она должна забыть Ярослава немедленно, выжечь из памяти любым способом.
— Костя, — сказала Сашка и бросила свитер на кровать. — Давай-ка проверим, что мы за информационные объекты.
Она уронила полотенце, оставшись выше пояса в одном только лифчике. Подошла к нему вплотную, а когда Костя встал, положила ладонь ему на затылок, заставила посмотреть в глаза — и обняла. Он сперва оцепенел, потом обнял в ответ, но очень неловко, будто дерево с сухими ветками. Сашка изо всей силы попыталась вспомнить, как они с Костей целовались в подъездах на первом курсе, это было запретно и здорово, сладко и весело. Поняла, что, обнимая его сейчас, не чувствует ничего. Что одна мысль о том, чтобы дотронуться мизинцем до руки Ярослава, бросает ее в жар, а Костю можно сколько угодно мять и тискать, он так же притягателен для нее, как диванная подушка. И вспоминается Женя, Новый год, Костина измена и все, что было потом, а ведь Сашка, казалось бы, давно простила…
Нет, он вовсе не был холодным. Он не был зимним деревом с сухими ветвями. Сашка почувствовала, как разгоняется его сердце и учащается дыхание, как он мягко привлекает ее к себе…
В следующую секунду Костя отстранился. Отступил, поднял руку, будто выставляя между ними невидимую стену:
— Сашка… Прости. Не могу. Это из-за Женьки.
Там, на набережной, много лет назад, мама улыбалась новому знакомому, и на щеках у нее появлялись ямочки. Особенная улыбка, Сашке она улыбалась по-другому…
Валентин стал для мамы тем, кем за несколько часов сделался для Сашки Ярослав. Фарит Коженников нашел его, единственного из миллионов, и подогнал в нужное место, в нужном настроении. И сошлись пазлы. И Сашкина мама сделалась счастлива и отпустила дочь учиться в Торпу.
А теперь любимого мужчины нет в маминой жизни и никогда не было. Вряд ли мама осознает свою потерю, а может, смутно осознает, но ничего не может изменить. Ее жизнь отдана была дочери, теперь будет посвящена внучке, а впереди ждет неизбежное одиночество…
«И меня тоже, — сказала себе Сашка и стиснула зубы. — Меня ждет одиночество, и отлично».