Адель кивнула, всем видом показывая, что желает Сашке удачи, хотя и не верит в успех.
Сашка почти не помнила Торпу летом. Вечно так получалось, что лучшие месяцы она проводила где-то в другом месте. От летней Торпы осталось единственное воспоминание – липовый цвет, душистые цветы и листья, из которых так здорово заваривать чай осенью и зимой.
Теперь старые липы засохли и вместо них росли тонкие, молодые. Липовый цвет очень рано облетел этим летом, только кое-где еще вились пчелы.
Сашка пешком дошла до самого старого района, больше похожего на поселок, чем на город. Замедлила шаг перед одним из домов – над забором возвышалась огромная елка, на самой ее верхушке болталась ниточка мишуры – серебристый «дождик» не заметили или не смогли дотянуться, убирая украшения после Нового года. Во дворе грохотал мяч о забор и вопили дети: они съехались на каникулы к дедушке и бабушке. Младшей внучке было года четыре, а старшим в конце августа исполнится восемнадцать.
Она остановилась и посмотрела сквозь забор. Близнецы переживали тот период жизни, когда особенно хочется отличаться друг от друга: один полуголый, в линялых плавках, другой – в аккуратных джинсах и тенниске. Один на повышенных тонах объяснял двоюродной младшей сестре, что во время броска нельзя переступать линию, другой сидел в беседке, с планшетом на коленях, с кислой миной на лице – как будто младшие родственники, к которым парень относил и брата, докучали ему целую вечность и уже истощили терпение.
Мальчики были похожи на Ярослава Григорьева, как две точнейшие проекции: тот случай, когда отцовство написано на лбу безо всякой генетической экспертизы. Разумеется, у них имелись живые мама, папа, бабушки и дедушки, тетя и дядя, двоюродные брат и сестра, и эта шумная компания была, возможно, лучшим, что удалось создать Сашке в новом мире, где Пароль прозвучал.
Оба умны и талантливы, оба немного инфантильны. Вчера еще школьники, оба уже зачислены, один на первый курс политехнического университета, другой – на биофак. Оба мечтают будущим летом поехать куда-нибудь по отдельности, своей компанией, и уж точно не гостить в Торпе, где все мило и привычно, но до чертиков надоело, а ведь они уже взрослые; и еще кое-что роднит их. Внутри каждого, если присмотреться, есть отблеск, подобный запаху горячей канифоли. И звон, как от капли спирта на языке. Оба потенциальные Слова, орудия Речи. Их можно бы оставить в покое, тогда они останутся людьми, проживут свою жизнь и никогда не узнают правду об Институте. Так рассуждала Сашка ровно год назад, стоя у этого забора и глядя на этих мальчишек. Тогда она сказала себе – слишком рано, год у них еще есть…
Теперь было, пожалуй, слишком поздно.
Речь не терпит упрощения. Если институт в Торпе не выдаст новое поколение сильных, подготовленных выпускников – мир онемеет и перестанет существовать. И Сашка, создавшая этот добрый, умирающий мир, навеки повиснет в пустоте и одиночестве. И поделом же убийце реальности…
Она зашагала дальше – как раз в тот момент, когда с крыльца послышался веселый голос Антона Павловича:
– Обедать! Борщ, котлеты, ви-ишня! Ну-ка, руки мыть!
Сашка отошла на пару кварталов, опустилась на скамейку, белую от тополиного пуха, и закурила. Вытащила блокнот из полотняной сумки. Нарисовала, не отрывая руки, автопортрет – спираль раскрывающейся галактики и тень самолета, проходящего на фоне ядра. Крылатый силуэт, не имеющий ничего общего с авиастроением и вообще с материей; Сашка задумалась – и почувствовала, что рядом на скамейке кто-то сидит.
– Привет, – сказала, не поворачивая головы.
– Ты звала меня? – спросил он тихо.
Сашка покосилась; летнее солнце отражалось в его непроницаемо-черных очках. А в остальном он был такой, как прежде. Разве что старше.
– Я звала… – Сашка запнулась. – Ты очень на меня обижаешься?
– Нет. – Он запрокинул голову, в стеклах очков отразились ветки тополей и летящий пух. – Ты победила по-честному. Теперь не знаешь, что делать со своей победой.
– Я действующий Пароль, – сказала Сашка очень сухо. – Я разберусь. Может быть, не сразу.
– Ты разберешься. – Он снял очки и посмотрел на нее прямо. Глаза были совершенно человеческие, усталые и такие родные, что Сашка вздрогнула.
– Где он? – тихо спросил сидящий рядом.
– Он счастлив в семье, у него…
– Ты поняла, о чем я спросил.
Сашка, помедлив, протянула ему лист из блокнота. Он снова надел очки, отвел руку с рисунком от лица, как дальнозоркий. Разглядывал минуту, потом перевел взгляд на Сашку.
– Это исходная проекция. – Сашка прочистила охрипшее горло. – Отправная точка, где я прозвучала. Мир построен на идее, что самолеты никогда не падают. Но…