В первых числах апреля 1908 года Первиль открыл летний сезон в Екатеринославе. Сюда-то и прибыл Виталий Лазаренко прохладным мартовским вечером. В труппе оказалось много его старых знакомых, и, едва отшумели за кулисами радостно-веселые возгласы дружеских приветствий, как приятели начали делиться цирковыми новостями.
Через две недели хозяин пригласил Виталия к себе в контору и сообщил, что намерен дать ему бенефис. Это было неожиданно. Бенефисов Лазаренко еще не получал и всегда с некоторой завистью наблюдал, как усердно готовились артисты к такому ответственному выступлению.
— Меня уверяют,— хитрил почтенный Михаил Александрович,— что давать бенефис еще рановато, как рыжий вы еще того... не созрели, вернее сказать, у вас нет еще имени, пугают, что не будет сбора.— Он самодовольно хмыкнул.— А я все же решился.— Директор послюнявил карандаш и пододвинул к себе лист бумаги.— Итак, что можем поместить в афишу? Какие свеженькие антре, какие репризы покажет бенефициант?
Под конец разговора, когда Лазаренко собрался уходить, хозяин сказал с наигранным безразличием, что намерен заказать торт, на деньги, разумеется, бенефицианта. «Надеюсь, не против?» А чего ж, торт так торт. С такого рода приманкой для публики он встречался, еще когда был в учении. Огромный торт, выпеченный по заказу модной кондитерской города и являвший собой образец кулинарного искусства, выставлялся в витрине на всеобщее обозрение.
Бенефис назначили на 19 апреля. Лазаренко с головой ушел в подготовку. Однако как обер-комик ни храбрился, а понимал, какая ответственность ложится на него, ведь это его имя стоит в красную строку, и публика, в сущности, придет ради него, придет в ожидании новых веселых кунштюков, остроумных реплик, забавных сюрпризов, и разве можно обмануть эти надежды? Все три отделения должны быть насыщены смехом — плох клоун-бенефициант, у которого публика станет скучать.
Лазаренко посерьезнел, отмел дурачества и розыгрыши и стал напряженно перебирать в памяти, что видел на бенефисах у других комиков, какие сюрпризные потехи придумывал для бенефисов Григорас Котликов.
Двухлистная афиша, склеенная из желтой и розовой бумаги, отпечатанная в три краски огромными буквами, приглашала пуб-лику посетить «Аристократическое представление столичного цирка М. А. Первиля». Далее следовали обычные стихотворные зазывы, каких в запасе у каждого хозяина цирка и каждого артиста — десятки: «Стой, прохожий, остановись — сегодня рыжего г. Лазаренко бенефис». «Читай, не ленись — сегодня Лазаренко бенефис». «Треск, шум и удивление — единственное в сезоне представление»... «Сегодня крики: Браво! Бис! Обер-рыжего Лазаренко бенефис». «Прохожий, один ты или с дамой, задержись перед рекламой».
Афиша интригующе заманивала: «Сегодня г. Лазаренко в течение 5 секунд изготовит фотографии каждого из присутствующих, и кто не признает свой портрет, тому 50 рублей премии». Раскошеливаться, впрочем, администрации не приходилось: рекламная приманка эта, выдуманная бог весть когда, каким-то изобретательным артистом и не лишенная остроумия, заключалась в том, что каждому, кто желал предстать перед «фотоаппаратом», бенефициант вместо снимка выдавал маленькое зеркальце. Какие уж тут претензии...
В день бенефиса, после репетиции, Лазаренко, принаряженный и надушенный, прошелся по городу, выбирая, в какой из кондитерских лучше всего проделать рекламный фортель, опробованный им не без успеха уже в других городах.
На Садовой он занял круглый мраморный столик в наиболее посещаемой кондитерской С. Т. Жилинского и заказал стакан чаю и два пирожных безе. Был час наплыва посетителей. Итак, праздные сластены, сейчас перед вами будет разыграна старинная комедия, которая в ходу у клоунов всего мира,— комедия эта требует, заметьте себе, истинного актерского мастерства и большой выдержки.
Внимание! Начинается: модно одетый молодой господин с набриолиненными, аккуратно причесанными волосами откусывает от пирожного и сажает на кончик носа здоровенную блямбу из воздушного крема. Разумеется, сам щеголь, целиком захваченный лакомством, «не замечает» своей оплошности и продолжает с удовольствием пить чай. Но вот юная гимназисточка, сидящая напротив, тихо ахнула и, чтобы не разразиться громким смехом, зажала рот ладошкой. Она подталкивает в бок сестру и кивает на чудака. Теперь обе барышни весело прыскают и оглядываются по сторонам. Незадачливого сластену с белой дулей на носу заметили уже и другие. Люди с трудом сдерживают смех, кусают губы, утыкаются в салфетки. Кто-то уже не в силах терпеть — хохотнул в голос. Высокий краснолицый юноша в студенческой куртке, давясь смехом, направился к выходу. Невозмутим только наш франт, он в недоумении осматривается: что это сделалось с людьми? Что же их так развеселило? Пожимает плечами, хмыкает недовольно и тем самым, как вы понимаете, поддает еще более жару. Теперь уже никто не может сдержаться: хохот сотрясает всю кондитерскую. Из дверей служебной комнаты выставились усатый грек-кондитер и судомойка. Возле стены изнемогают от смеха официантки. А виновник всеобщего веселья строго взглядывает на публику, столь неприлично ведущую себя в общественном месте, и продолжает смаковать лакомый кусочек...
Еще в бытность у Котликовых Лазаренко привык загодя, без суеты готовиться к выступлению. Этому правилу он будет следовать всю свою жизнь. Торжественный, как именинник, и взволнованный более обычного, бенефициант сидел один в общей гримировочной, уже в костюме, с густо запудренным лицом, и зашнуровывал ботинки. Все, казалось бы, отрепетировано и учтено, реквизит подготовлен и разложен по местам, и тем не менее ему почему-то неспокойно. Не пропустят ли свою реплику в «подсадке»? Не подведет ли Костя-друг? Вовремя ли выпустят на манеж собаку? Лазаренко хлопнул себя по лбу: «Ах ты господи, чуть не забыл, барабанщика не предупредил, чтобы напугал меня в репризе «Ложка, танцуй!»
Лазаренко стоял у занавеса в каком-то оцепенении, не слыша голосов друзей, топчущихся рядом, тяжело дыша и дожидаясь, когда шпрехшталмейстер назовет его фамилию. Ему никак не удавалось совладать с волнением. «Да что же это я, совсем теряю голову!» И вот до его ушей донеслось: «.. .за-рен-ко!»
Что же исполнял Лазаренко в тот памятный вечер? По счастью, есть возможность почти полностью восстановить его репертуар; в основном это были шутки и клоунады развлекательного характера. Время неумолимо стирает приметы старого цирка. И поскольку для более всестороннего постижения творческого пути нашего героя важно уяснить динамику его развития, право, не будет лишним несколько задержаться и рассмотреть, чем же потчевал зрителей будущий «красный клоун-публицист».
Вот образчик репризы, распространенной в тогдашнем клоунском репертуаре. Шпрехшталмейстер спрашивал рыжего:
— Ты что это так расфрантился?
— Вечером иду к невесте.
— Ах вот как! А сколько же лет твоей невесте?
— Восемнадцать... с хвостиком.
Завязывался разговор о возрасте невест, с соответствующими интонациями и мимической игрой:
— Когда девушку сватают в восемнадцать лет, она спрашивает о женихе: «А каков он собой?» В двадцать лет девушка спрашивает: «Кто он такой?»
— Ну а в тридцать?
— А в тридцать: «Где он?.. Где он?..»
Немалое место в репертуаре Лазаренко, который в этом отношении не отличался от других клоунов, занимали шутки со скабрезными двусмыслицами, перемежавшиеся шуточными сюрпризами — непременным компонентом каждого клоунского бенефиса.
Шпрехшталмейстер требовал от бенефицианта показать объявленный в афише аттракцион «Цирк под водой». Комик, ясное дело, дурашливо увиливал, но, припертый к стене, сдавался: «Ладно уж, как говорится в пословице: «назвался груздем, полезай в... кусты». Рыжий доставал из жилетного кармана огромные часы, с которыми разыгрывал длинную интермедию, используя их как повод для шуточных реплик, вроде: «Вот черт, остановились, точь-в-точь как починка тротуара на такой-то улице...»