Во время своих скитаний он забрел в цирк. Впечатление от программы было столь глубоким, что мальчишка «забыл обо всем на свете, кроме прекрасного зрелища—цирка». Наутро юный беглец набрался храбрости и обратился к директору цирка со слезной просьбой принять его в ученики.
«Директор подвел меня,— пишет Коко,— к мужчине, сидевшему на местах около манежа.
— Я привел для вас мальчика, Лазаренко. Он говорит, что должен стать артистом цирка.
Я не узнал Лазаренко без грима.
— И что же ты хочешь делать в цирке?— спросил он.
— Я хочу стать клоуном.
— Это очень тяжелая работа.
— Я не боюсь трудностей. Я должен стать клоуном. Я умею танцевать и кувыркаться.
— Хорошо,— сказал Лазаренко.— Я хочу посмотреть.
Я заулыбался во весь рот. Сначала я танцевал, а затем спел пару песен, включая «Туза, Туза». Затем я проделал несложные акробатические трюки, закончив кульбитом, и уселся на манеже, едва переводя дыхание.
*Coco the Clown by Himself Nicolai Poliakoff. London: J. M. Dent Sons Ltd.
— Неплохо,— сказал Лазаренко.— Думаю, что мне удастся кое-что из тебя сделать.
— Вы считаете, что я смогу быть клоуном? — воскликнул я.
— Не спеши, молодой человек. Нужно очень много потрудиться для того, чтобы стать клоуном. А для начала у меня есть кое-что для тебя. Подожди здесь...
...Вскоре он возвратился, сказав, что возьмет меня с собой в город. Когда мы шли по улице, он спросил, как меня зовут.
— Николай Поляков,— ответил я.
— Правда, что у тебя нет родителей?
— Да, я совершенно один.
Мы зашли в магазин, и Лазаренко купил мне рубаху, брюки, пиджак и фуражку. Я никогда до этого не был в таком большом магазине, и мне не хотелось уходить из него.
— Пошли. Мы должны купить тебе еще и ботинки.
Мы купили ботинки. Я изрядно устал, но мне казалось, что все происходящее было сном.
— А теперь пойдем ко мне и пообедаем.— Лазаренко представил меня своей квартирной хозяйке: — У вас будет еще один жилец. Его нужно накормить и приготовить постель...
В тот вечер я очень хорошо видел все происходящее на арене, поскольку мы сидели с Лазаренко у самого выхода артистов. Я не сомневался в том, что Лазаренко играл очень видную роль в цирке в то время, а также и в том, что стану таким же, как он.
На следующий день, когда мы пришли на манеж, Лазаренко сказал:
— Николай, мне предстоит выступить с новой программой. Ты должен помочь мне.
Мы репетировали номер до тех пор, пока Лазаренко не сказал, что уже получается. Я был настолько взволнован, что казалось, не доживу до вечера. Но наконец этот вечер наступил, и представление началось... Мы имели большой успех. Зрители громко аплодировали нам. Я был доволен и счастлив, и мне казалось, что я сдал первый экзамен на аттестат известного клоуна. Однажды Лазаренко попросили выступить в детской больнице. Он сказал, что возьмет меня с собой... Я спросил: зачем мы должны выступать в детской больнице?
— Когда ты подрастешь и станешь настоящим клоуном, ты это поймешь,— сказал он.
Несколько раз Лазаренко спрашивал меня, есть ли у меня какие-нибудь документы. В России у каждого есть свидетельство о рождении, которое заменяет паспорт. Конечно, у меня тоже было такое свидетельство, но оно было дома у отца. Лазаренко сказал:
— Мы должны выправить тебе документы.
Это обстоятельство очень напугало меня. Нам нужно будет пойти в полицию, и они, вероятно, все узнают обо мне. И наверно, у Лазаренко будут неприятности из-за меня за то, что он взял меня без документов. Я подумал, что мне следует уйти из цирка».
Своим воспоминаниям о встрече в детские годы с Лазаренко автор предпошлет высказывание, представляющее для нас несомненный интерес: «Конечно, я не мог знать тогда, что этот артист станет самым выдающимся клоуном в истории мирового цирка».
Контракт со Злобиным заканчивался 30 июля. В предпоследний день содержатель цирка дал Виталию Лазаренко бенефис, сбор от которого превзошел все ожидания: директор-скопидом набил партер и галерку до отказа, и все равно билетов не хватило. После представления он, возбужденный, влетел на конюшню и против обыкновения даже хитрить не стал, а с ходу выпалил: «Оставайся еще на две недельки!» Лазаренко ответил, что не может: с пятого августа начинает у Андржиевского. «Ну, Андржиевский — свой человек, уладим в два счета, дадим телеграммку, и тот отсрочит». Чувствовал Виталий — не надо соглашаться, а согласился. Вот и оказалось: на свою же голову.
Все ударные номера он уже показал в этом городе, не вылезать же со старьем... Стал соображать: что нового может подготовить еще? В последнее время под влиянием Дурова он стремился побольше делать колючих реприз, осмеивать пороки, намеревался в недалеком будущем приобрести еще осла и обезьянку. Вот как Анатолию Леонидовичу животные здорово помогают в едких выпадах, вот бы и ему так! А пока единственным его помощником был пес Осман. Еще в прошлом году подготовил с ним несколько маленьких сценок, проезжаясь по поводу, как выражался Дуров, «общественных ран». Обучил собаку «решать» арифметические задачки, складывать, умножать, делить, вычитать, а сам сопровождал все ее действия сатирическими репликами; для того, собственно, и взялся за этот старинный номер. «Учись, учись, моя собачка,— приговаривал он,— студентом будешь, а не выучишься — станешь купцом... (Иногда менял адрес: «пойдешь репортером в газету».) «Обратите внимание: наше народное образование стоит на точке замерзания, а собачье, наоборот, идет вперед» ... Остроты имели успех, и он стал упорно размышлять, какие из собачьих трюков еще можно подать в плане обличительном.
В конце концов надумал оттолкнуться от знакомой дуровской репризы о бесхвостой собачонке и попросил приятеля студента срифмовать стишок, в котором говорилось бы в нарочито грустных тонах о том, что его пес пылко влюбился в соседскую болонку и вот уже третий день, как пропал из дому. Стишок понравился, вышел складным и задиристым, и Лазаренко с увлечением принялся репетировать с Османом. И когда все уже стало получаться, решил проверить репризу на публике. «Вот только бы почитать стишок полным голосом,— размышлял, он,— а то в манеже не больно-то раскричишься, когда рядом репетируют другие». Лучшего места, чем река, для этой цели не найти: читай сколько горла хватит. И Виталий, спускаясь по крутому взвозу к лодочной станции, не без тревоги гадал: как примут крамольную концовку стихотворения, ради которой, в сущности, и городился огород? «Плохо, что понедельник,— думал он, ловко управляясь с веслами,— в этот день публика почему-то всегда холоднее... А с другой-то стороны вроде бы и лучше: осведомителей, надо полагать, не будет. Все-таки, как там ни крути — опасно, вылезу-то без цензурного разрешения».
Город остался за спиной, здесь ты уже один — греми во всю силу легких. Виталий бросил весла и увлеченно декламирует, меняя интонации, пробуя и так и этак, добиваясь лучшего звучания. И настолько захватила его полноголосая читка, что не заметил, как изменилась погода. Понизовый ветер вспучил воду свинцовыми гребнями, беспокойно вскипающими вокруг. «Еще опрокинет»,— в смятении подумал Виталий и лихорадочно начал грести к берегу.
Тренировка на реке пошла явно на пользу: вечером он громко и внятно прочитал вводную часть, а когда дошел до слов: «И третий день, как нету дома», громко заплакал, по-клоунски, с потешным подвыванием, из глаз брызнули двумя длинными струйками слезы.
Но в этот момент заметил пропавшего пса-ловеласа и отреагировал преувеличенным изумлением. Осман, изрядно потрепанный, с прорисованными коричневой краской ребрами, долженствующими изображать худобу, вполз на брюхе в манеж и смущенно спрятал свою курносую морду в опилки. Лазаренко пристрастно осмотрел провинившегося воздыхателя и вдруг обнаружил пропажу хвоста... В отчаянии он схватился за голову и продекламировал, трагически заламывая руки: «Соба-а-а-ченька! Скорблю до дрожи я, вернулась ты... На что похожая? Облезла вся и стала куцая, точь-в-точь как наша конституция...» Несмотря на то, что публики в цирке было не так много, успех выпал сногсшибательный.