"Не!" — с отчаянной решимостью возражал Виталий и, отерев вспотевший лоб подолом рубахи, в яром ожесточении принимался крутить сальто вновь. И опять, если перекрутил — растягивался на опилках лицом вниз, недокрутил — летел на затылок. Но чаще всего, как говорил Лука Иванович, приходил "на четыре точки". После репетиций Виталий забрасывал его вопросами: как это, как то? "Больно парень ты выпытчивый",— с добродушной ухмылкой отмахивался учитель.
Трамплин все Котликовы упорно называли трамполином. "Трамполин"— долго говорил и Лазаренко. Хорошо прыгать с трамплина-дрючка он научился не вдруг. Лука Иванович уж на что редко раздражался на него, а и он терял терпение. Устало опустившись на козлики и по обыкновению теребя ученика за пояс, он втолковывал: "Ты пойми, в трамполине главное что? Главное — согласить свой толчок с его,— Лукашенко кивнул на площадочку,—отдачей. В этом вся суть. Тут надобно особое чутье: отбился удачно, вовремя, и тебя эта штука подбросит ажио под небеса... И помни — разбег во всю силу, что есть прыти. Ну, айда!"
Пройдут годы, и прыжки с трамплина станут коронным номером Виталия Лазаренко.
У Котликовых десятилетний акробат узнал и другую разновидность прыжков с трамплина. Было это в Кременчуге, где Лука Иванович в прошлые приезды снискал признание публики. Ныне, на свой бенефис, он решил показать новинку — "Большой батуд".
Батуд? Что это за штука такая? Виталий с интересом смотрел, как трое бородатых плотников под ревностным наблюдением бенефицианта сколачивали длинный помост, вроде дощатой дорожки, возвышавшийся над манежем аршина на два. Другой конец дорожки, круто поднимаясь, уходил за кулисы. "Для разбега",— пояснил бывалый Федька. "Бежать с такой горки, понятное дело, будешь куда быстрее",— сообразил Виталий.
В манеже, на конце настила Лукашенко долго укреплял подкидывающую доску — трамплин. То и дело вставал на нее ногами, сильно раскачивал вверх-вниз, проверял, хорошо ли пружинит, надежна ли, достаточно ли высоко будет подбрасывать.
Когда все было готово, Лукашенко и Григорас нагребли к тому месту в манеже, где должны приземляться после прыжка, кучу бурых опилок. Жадными глазами глядели ученики на Луку Ивановича, собиравшегося опробовать батуд. Обутый в легкие парусиновые ботинки, учитель встал на самой вершине дощатой горы, держась за стропило; примерился, изготовился — все тело напряженно подобралось — и вдруг на предельной скорости побежал с горы, дробно грохоча о доски, резко отбился ногами о трамплин, взлетел тугим комком и опустился как раз на кучу опилок, подхваченный на всякий случай под руку Григорасом. Однако инерция оказалась столь большой, что он пробежал до самого барьера, на который вскочил с ходу и, сразу оборотясь и задорно подбоченясь, выкрикнул: "Пойдет!.."
Потом, так же громко и гулко грохоча, прыгал Григорас, прыгал с молодеческой удалью.
Попросился прыгнуть Федька, и даже Андро, которого Виталий ни разу не видел прыгающим, даже и он раззадорился. Виталию тоже ужасно хотелось, и, словно угадав это желание, Лука Иванович, уцепив его за пояс, спросил строгим тоном, испытывающе заглядывая в глаза: "Попробуешь?" От неожиданного приглашения ученик поперхнулся...
Попробовать-то охота, и еще как, а вот получится ли? Не покалечиться бы... Вслух же сказал, упрямо поведя плечом и по обыкновению глядя на серебряный крест на загорелой груди учителя: "А чего ж, давайте!.." Не отпуская ремень и теребя за него, педагог подробно разъяснил весь путь от разбега до приземления и после этого кивком пригласил обоих племянников постраховать.
Сверху Виталий увидел: Лука Иванович подгребает граблями опилки, делает кучу еще больше. Когда юный прыгун занял исходное положение, его внезапно прошибла дрожь. С ужасом, холодящим все внутри, глядел он вниз и вымерял глазами шаткую дорожку, ощущая смертельный страх.
— Опять раздумывать? — крикнул снизу Григорас. А Лука Иванович сказал незлым, спокойным голосом, нацелясь в зрачки прыгуну:
— Страшно, дак слазь!
"Еще чего, "слазь",— подумал Виталий, нахмурясь и облизнув сухие губы.— Что я, трус, что ль, какой?" На щеках у него проступили красные пятна. Он вытер о штаны вспотевшие ладони и, раздувая ноздри, решительно крикнул стоявшим внизу:
— Прыгаю!
Внутри у Виталия все ликовало, все пело и беззвучно смеялось. Возбужденный удачей, он удивительно отчетливо осознавал каждое свое движение: и тот миг, когда, поборов страх, стремительно сбегал с гулко громыхающей горки, и когда, группируясь — сжимая тело в комок — энергично закручивал сальто, и когда промелькнул в глазах огромным колесом цирк, и момент приземления. Счастливому, задохнувшемуся радостью, ему захотелось закрепить свой успех, и, еще не отдышавшись, не спрашивая разрешения, он помчался на дощатую горку. И снова удача. Каролина, которую гордый собой Виталий увидел в главном проходе, издали похвалила его, без слов, одними глазами. В последнем отделении этого памятного бенефиса Виталий Лазаренко, одетый в яркий балахон паяца, с пунцовыми пятнами на щеках, в любимых ботинках на лосевой подошве, впервые участвовал со всей труппой в "Большом батуде".
Главным же в занятиях, конечно, была подготовка к "воздуху", то есть к исполнению воздушных номеров. Гимнастикой с учениками занимался Григорас. "Какой же ты воздушник,— твердил он Виталию,— ежели торс твой не из железа, ежели не набит мышцами? А для стальных мышц незаменимо что? Незаменимы кольца..."
Как встарь, так, впрочем, и теперь не найти цирка, за кулисами которого не висели бы привязанные где-нибудь к прочной балке "колечки"— простейший гимнастический снаряд. Лазаренко научился выполнять на нем различные упражнения: штицы (силовые подтягивания на руках до упора), вывороты, передний и задний бланши. Виталий уже перешел с"низкой"трапеции, подвешенной рядом с конюшней, на высокую, укрепленную под куполом. Однажды в конце репетиции, сделав заключительную "мельницу", он спустился вниз и, пошатываясь от быстрого кружения, пошел к барьеру, чтобы передохнуть. Григорас удержал его за плечо и, повернув к себе, сказал, испытывающе заглянув в глаза: "Завтра на утреннике хочу выпустить тебя с трапешкой. Не забоишься? "Лазаренко передернул плечом: дескать, с какой стати ему бояться?..
Первый выход новичка в манеж как в прежние времена, так и теперь — событие в жизни цирковой семьи. Ни один член труппы не преминет взглянуть хоть мельком на дебютанта.
И до этого злосчастного утренника Виталий не раз появлялся на манеже: и в пантомимах, и клоунам помогал, и все было вроде бы ничего, но тут — первый самостоятельный выход. Когда в воскресенье его громко объявили: "Юный гимнаст Вита-а-лиус! Бе-е-есстрашные упражнения на трапеции!", он шел к веревочной лестнице, словно в тумане, никого не видя, ничего не слыша, едва передвигая пудовые ноги, голова будто свинцом налилась. А еще мешало трико, не по росту, наспех подобранное. Мысли о неудобном и некрасивом костюме мешали сосредоточиться.
Почти машинально взобрался наверх, огляделся и заставил себя усилием воли думать только о номере. Уверенно проделал все, что заучил с Григорасом, остался лишь "обрыв", а затем "мельница"— и делу конец.
Виталий отдыхает перед "обрывом", сидя на трапеции, точно на качелях, и только теперь слышит музыку: дирижер подобрал такую печальную мелодию, аж за сердце берет. Внизу он видит маленького Григораса и маленьких униформистов. Все смотрят вверх, на него.
"Делай!"— приказал он себе и лег спиной на трапецию. Музыканты смолкли, лишь один барабанщик рассыпает тревожную дробь. И в этот момент ему пришло на ум "оборваться" не на подколенки, как велел Григорас, а пойти на полный обрыв, то есть зацепиться за стропы носками. На репетиции этот трюк выходил у него неплохо...
Григорас, будучи опытным гимнастом, заметил непредвиденную заминку наверху и сделал шаг вперед, изготовясь. И, оказалось, в самый раз: мальчишка вскрикнул, как его научили, и бросился вниз головой. Правая нога пошла верно — вдоль стропы, а вот левая — скользнула мимо... Теперь уже вскрикнула вся публика.