ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ВСТРЕЧА С КУПРИНЫМ. В «БАЛАГАНЧИКЕ ИСКУССТВ»
Двадцать четвертого февраля 1919 года Никитин дал Виталию Лазаренко бенефис, прошедший с большим успехом. По окончании представления за кулисы пришел писатель А. И. Куприн — дружески приветствовать бенефицианта. Они познакомились пять лет назад в Петрограде. Завсегдатай обоих цирков, и Чинизелли и «Модерна», Александр Иванович чувствовал себя за кулисами своим человеком. Наведывался на репетиции. Среди цирковой братии было немало счастливцев, которых он дарил искренней дружбой.
Острый интерес известного писателя к наездникам, клоунам, берейторам, атлетам и канатным плясунам — «к миру продешевленных жизней», по выражению самого Куприна,— порождал неотвязное любопытство у газетных репортеров, в хрониках сообщалось чуть ли не о каждом посещении им цирка, смаковали эту тему и журналы.
Приезжая в белокаменную, Куприн неизменно заходил в никитинский цирк, и случалось, что они вместе с Лазаренко после представления отправлялись куда-нибудь поужинать, часто на Брестский вокзал или на Каланчевку. Автор «Ямы» любил посещать злачные места, его привлекали колоритные фигуры «потерянных людей». Заглядывали в дешевые трактиры — этими заведениями была богата тогдашняя ночная Москва — и, оставаясь неприметными среди живописной публики, слушали, наблюдали, наматывали на ус.
Частенько сиживали в подвале знаменитой «Галоши», открытой круглые сутки. Располагалась эта чайная на Тверском бульваре. К «Галоше» липла вся грязь московской жизни. Лазаренко в своих воспоминаниях, которые, надо полагать, со временем будут опубликованы, довольно пространно рассказывает, как в густых клубах табачного дыма, застилавшего подвал, коротали ночи люди «дна», под жалостливые напевы гармошки глотая водку, которую половые подавали в чайниках, описывает отдельные типы обитателей притона и жанровые сценки. Всю ночь дырявая «Галоша» хлюпала пьяными слезами барышень для любви и мрачно шушукалась о мокрых делах. А литератор и клоун, сидя в углу за парой чая, заряжались впечатлениями. И Куприн делал в блокноте какие-то записи.
Вспоминает Лазаренко и роскошный ресторан «Альпийская роза». «Однажды, когда мы шли после представления ужинать... Куприн предложил мне в шутку попробовать показать мое искусство «в быту». Затея понравилась. Виталий любил удивлять и будоражить публику, особенно «шикарную». Договорились, что Куприн войдет в зал и сядет за столик, где его ждут друзья, а клоун явится к ним гигантским прыжком. Но как это сделать? Ведь нужен трамплин. Помозговав, Лазаренко решил использовать маленький трамплин, который был сделан в форме чемоданчика. Многие из присутствующих хорошо знали Александра Ивановича. Он шел, раскланиваясь направо и налево, остановился возле своего столика и торжественно объявил, что сегодня знаменитый артист Виталий Лазаренко оказал всем большую честь отужинать вместе с ними. При этих словах из дверей пулей вылетел человек и, пробежав по проходу, взвился над столом, где сидела купринская компания, и, перескочив через ошарашенных людей, занял свое место. Гости застыли в изумлении, а через мгновение поднялся невообразимый шум, хохот, восклицания «браво» и аплодисменты...
Что же сближало этих двух людей с разными, казалось бы, профессиональными устремлениями? По-видимому, интерес к жизни во всех ее сферах: оба пытливы и зорки, оба привыкли черпать материал для себя в людской гуще, не ленились заглянуть и в глубины житейского моря. Ну и разумеется также, что бывалый артист привлекал писателя и как даровитый рассказчик, густо начиненный за годы кочевой жизни разнообразными историями.
Но вернемся к началу рассказа, в гримировочную бенефицианта. После теплых слов и рукопожатий Куприн сделал запись в альбоме клоуна: «Милый Лазаренко, цирку уже много тысяч лет. И цирк еще много тысячелетий проживет, пока в людях не умрет уважение к ловкости, смелости, красоте тела и свободной шутке». Но, по-видимому, запись показалась автору неудачной, слишком общей, он перечеркнул ее и заменил другой, более теплой: «Дорогой друг Лазаренко! Смейся, прыгай, остри, паясничай. Твой труд любит и чопорный партер, любит и шумная галерка, а больше всего любят дети. И черт побери тех, кто твое искусство поставит ниже всякого другого. Оно вечное».
Потом было памятное для артиста застолье у него дома. Александр Иванович свой заздравный спич в честь бенефицианта закончил горячим признанием в любви к цирку, который он ставит выше всех публичных представлений, потому что здесь человек таков, каков есть на самом деле. Сильный — так по-настоящему сильный: поднимает тяжести. Ловкий и смелый — так скачет на лошади. И в каждом движении его — красота жизни. Полушутя он стал расписывать публику после представления: у людей появляется широкий, упругий шаг; они идут, выпятив грудь, напрягая мускулы. Легкие расширены от громкого, доброго хохота.
— Словом, много полезных минут дает цирк,— оратор просветленно улыбнулся и оглядел сидящих за столом,— даете нам вы, славные мои, любимые волшебники арены! — И, озорно сощурив свои чуть раскосые, серые в синеву глаза, закончил: — А теперь, любезнейшие сотрапезники, за уважаемого бенефицианта — до дна! Ибо, как сказано у поэта: «Вино в печали утешает и сердце радостью живит...»
На эту искренность приглашенные отвечали писателю такой же искренней признательностью. Отношения установились легкие, свойски простые. Ему было хорошо здесь в холодную февральскую ночь тревожного девятнадцатого года. День прошел в беспокойстве и невезении, и вот — награда. В комнате натоплено, подумать только, тепло! — и, значит, уже праздник. И стол по теперешним временам просто обильный. И так уютно с этими милыми, сердечными людьми.
— Знаешь, Виталий Ефимович,— сказал он, приблизив лицо к Лазаренко, и тот тоже подался вперед, их головы сошлись, оба скуласты, у обоих глаза с плутовскими огоньками,— порой я говорю самому себе: «Ну не смешно ли в моем возрасте питать такую страсть к арене! Смешно! Просто смешно...» — И он тихонечко хмыкнул.— Но нет, видать, так и не излечусь от сего наваждения!..
Этой ночью Куприн не только интересно рассказывал, но и с жадностью слушал. Он не пропустил ни слова, когда Мария бесхитростно описывала свое ученичество в цирке Альберта Сура. Семья Суров занимала его особенно. Писатель настойчиво расспрашивал о самом Альберте. Какие имел привычки? Как вел себя с учениками? Уточнял некоторые подробности характера, просил показать, как именно тот хромал и не знает ли почему. Задавал дотошные вопросы о сестрах Альберта — Ольге и Марте... (Не тогда ли уже задумал он написать свои две новеллы об этой цирковой семье?)
Виталий тоже набросал живой портрет своего учителя Луки Лукашенко.
— Постой! Постой! — встрепенулся Александр Иванович,— как, говоришь, называл тебя? Выпытчивый? Аи, как славно! Вот уж славно! — Он откинулся на спинку стула, положил руки на затылок, раздумчиво глядя в потолок, изливался, щурясь по своему обыкновению: — Меня, знаете ли, какое-нибудь ловкое, неуклюжее словцо может на целый день привести в отличнейшее расположение духа... «Больно, парень, ты выпытчивый!» — повторил он. Вот уж слово так слово! Сто рублей цена!