«Раньше сама боролась, а теперь зажирели мускулы, так она других натравливает. Сначала пана науськивала, а теперь Врангеля науськала...» «Ллойд-Джордж», разжиревший «на крови рабочего люда, так что щеки одни по два пуда...» Чемпион Америки Вильсон — «ничего борец, да очень уж несимпатичен... из-за немецкой подводной лодки чуть Антанте не перегрыз глотку...» Еще один жирный «обжора почище самого Ллойд-Джорджа» — чемпион Франции Мильеран... Борец из Польши, пан Пилсудский: «грозится, передохнувши, на РСФСР грохнуть». Арбитр, лукаво подмигнув публике, заключал:
— Как бы вместо того, чтобы переходнуть, пану не пришлось передохнуть... А этот борчишка — свой, не из-за моря, нашенский, родной. Пять пудов крупчатки выжимает рукой одной. Сидоров — спекулянт-мешочник. Для страны «эти самые мешочники, все равно что камни в кишечнике». Врангель — борец из Крыма: «Силенки в нем немного, да сзади, как пузырь, его надувают французские тузы...» Другой нашенский боролыцик — Апрелев. (Зрители легко улавливали намек на провалившуюся попытку меньшевиков совершить в апреле переворот.) «Я его брать не хотел,— Арбитр презрительно махнул рукой,— думаю, меж большими затрется, да уж очень просил. «Я,— говорит,— хотя и меньшевик, да уж очень хочу бороться...»
Острый текст, комически сгущенное действие и гротесковые маски, трактованные издевательски, сродни карнавальным чучелам, которые изображали врагов Республики на первомайских и октябрьских демонстрациях,— все это подавалось в духе народного площадного театра. Зрелище несло в себе политическую злободневность, откликалось на жизненно важные, животрепещущие задачи текущего момента.
По знаку Арбитра чемпионы схватывались, вернее сказать, яростно грызлись, подобно Полкану и Барбосу из басни Крылова. Костью раздора являлись царская корона, огромная золотая десятка и туго набитый мешок с надписью «Прибыль от империалистической бойни».
В разгар шумной, буффонной потасовки появлялся последний борец — рослый, атлетически сложенный рабочий в красной рубахе. Это — Революция. Она бросала гордый вызов всем чемпионам. Однако желающих вступить в единоборство с таким противником что-то не находится... Чемпионы наперебой уступают эту честь друг другу. И лишь долговязую, комически абсурдную, с пышным бюстом мадам Антанту удавалось выпихнуть на заклание—«она сильней».
Революция схватывалась с хорохорящейся гранд-дамой и минутой позже лихо перекидывала ее через себя. Шквалом аплодисментов встречал цирк реплику Арбитра: «А ну-ка еще немножко ее по-красноармейски нажать — и будет Антанта на лопатках лежать». Обессиленную горе-воительницу под хохот зала увозили на тачке за кулисы.
Смех, гремевший под сводами цирка, приобрел социальное звучание: он был орудием классовой борьбы, дискредитировал врага, сатирически издевался над его мнимым могуществом, пробуждал ненависть к нему, казнящий смех над таким врагом укреплял боевой дух и, что очень важно, вселял уверенность в себе.
Арбитр объявлял десятиминутный перерыв.
«Все, кто хочет, чтобы красные победили через десять минут... завтра на фронт добровольцами. И Врангелю шею намнут». Призыв звучал в высшей степени актуально. Как раз в эти дни Красная Армия на Южном фронте начала крупную наступательную операцию на последний плацдарм «черного барона» в Северной Таврии. Имена Ллойд-Джорджа и Пилсудского были у всех на устах, и зрители бурно реагировали на каждую реплику, обличающую недругов. Клоунада обладала огромной эмоционально воздействующей силой.
«Во время антракта,— вспоминает артист,— Маяковский пришел ко мне в гримировочную, поздравил с успехом. Он был доволен, что все так удачно прошло, и тут же сделал еще несколько поправок». В свою очередь и Лазаренко обратился к автору с просьбой сократить текст. Поэт насторожился: «В каком месте?» — «Вот здесь, в первом монологе Арбитра. Совсем немного. Как вы помните, Владим Владимыч, там идут слова: «Смотри, первый ярус, смотри, второй и третий, смотри, четвертый и пятый, шестой смотри, смотри, седьмой и восьмой тоже». Предлагаю так: «Смотри, партер и галерка тоже». А дальше — как было. Маяковский засмеялся: «Ох уж эти мне реформаторы... Ладно, валяйте, режьте по-живому».
Позднее поэт еще несколько раз заходил в цирк и вносил в текст дополнения. Агитклоунада обкаталась, обросла смешными деталями и долгое время держалась в репертуаре.
Однако при явном успехе «революционного антре», как пишет Лазаренко, не обошлось без творческих издержек. И относилось это главным образом к работе артистов. Собранные «с бору по сосенке», не все они справлялись с текстом, не всем удавалась сатирическая заостренность в характеристике персонажей. Случалось, что и переигрывали, теряли чувство меры.
Небезынтересна литературная судьба «Чемпионата всемирной классовой борьбы». В архиве поэта не оказалось текста, не было даже черновых набросков. Между тем о существовании этого произведения было известно многим. За розыск материала взялся А. В. Февральский. Настойчивость исследователя привела его к исполнителю клоунады. Вот что рассказывает об этом ученый: «Мы втроем — В. Е. Лазаренко, его сын, тоже Виталий, и я — стали рыться в огромных сундуках и корзинах, доверху наполненных ворохами старых афиш, листовок, бумаг. И когда мы уже потеряли надежду что-либо найти, Виталий Лазаренко — младший вытащил со дна последнего из этих сундуков бумагу с машинописным текстом и подал ее мне, говоря: «Посмотрите вот это». В моих руках оказался полный текст «Чемпионата всемирной классовой борьбы». Пятого июня 1935 года он был опубликован в «Литературной газете», а позднее включен в полное собрание сочинений поэта».
По форме «Чемпионат», созданный двумя воинствующими сатириками, поэтом и актером, ближе всего стоял к политическому плакату. В нем была четко определена тема и столь же четко, «в лоб» охарактеризован каждый персонаж, выявлен конфликт и предложено убедительное решение его. Так создавались и «Окна РОСТА». Идейная ясность агитклоунады достигалась острым и целенаправленным сценическим рисунком. В художественном отношении она представляла собой сложный сплав из таких элементов, как цирковая буффонада, пародия, пантомима, комический трюк; в этот сплав органично вошли все средства сатирического обличения: гротеск, гипербола, ирония, сарказм.
В творчестве Виталия Лазаренко «Чемпионат» стал этапной работой, отмеченной прессой. Высоко оценил достижение артиста и Станиславский, который написал, что «знаменитый политический клоун собирал в своем цирке всех представителей правительств и разных партий» и что ему удалось достичь «высот подлинного искусства»*.
*«Сов. цирк», 1963, № 1, с. 5.
В феврале 1921 года, когда Лазаренко явился на репетицию, униформист сказал ему, что приходил посыльный и велел передать, чтобы он заглянул в контору соседнего театра.
В конторе пахло дымом от «буржуйки» и пощипывало глаза. Немолодой, узкоплечий мужчина «из бывших» объяснил с кислым выражением лица, что Всеволод Эмильевич намерен пригласить товарища Лазаренко на роль Черта в пьесе товарища Маяковского. Предстоит не только акробатничать, но также и петь и танцевать. Он недоверчиво вглядывался в простецкое, не артистическое лицо пришедшего: справится ли?
В этот момент чья-то сильная рука легла Лазаренко на плечо и уверенно развернула полуоборотом — Маяковский. Не снимая руки, он вывел его в фойе и пробасил на ходу, как всегда, громко и внятно: «Это я рекомендовал к вам обратиться». Вид у него был озабоченный, но глаза светились веселым задором. Подведя клоуна к большому, сплошь заиндевевшему окну, он сообщил, что сделал специально для этой труппы новую редакцию своей пьесы «Мистерия-буфф» и что, по его мнению, Виталию Ефимовичу было бы небезынтересно сыграть в революционном театре. Мейерхольд одобрил его предложение.
— Оказывается, он давний ваш поклонник, приметил, еще когда в Питере работали. Ну так что, по рукам?
Лазаренко уловил в его голосе непривычную просительную интонацию. Чувство благодарности к этому глубоко симпатичному ему человеку повелело без колебаний принять предложение. Тем паче что к таким ролям ему не привыкать: смолоду чудил в пантомиме «Зеленый черт», дважды снимался в фильмах, играя нечистого.