Виталий Лазаренко

Проходили дни, и Виталий, одержимый своей мечтой, подкарауливал, когда у господина директора хорошее настроение, и снова подступал с тем же: "Позвольте, Максим Иванович, рыжим хоть с какой репризой... "Но в ответ слышал одно и то же: дети не могут быть клоунами, надо подрасти...

А тут вышел неожиданный случай, резко изменивший течение всей его жизни. Какой хозяин цирка не преминет поглядеть тайком программу конкурента, особенно если представление дают на узловой станции, где сутками приходится ожидать поезда. В Коростене, прячась среди галерочной публики, оборотистый содержатель цирка Ф. М. Вялышин выстоял все три отделения и, узрев наметанным глазом юное дарование, подослал к Виталиусу с приглашением явиться в гостиничный номер для переговоров.

Хитрец был вежлив, произносил — "господин Лазаренко", чем немало удивлял тринадцатилетнего мальчишку. Разыгрывал из себя благотворителя, радеющего молодым артистам.

— Как же можно! Вы участвовали, я насчитал, в четырех номерах...

— И еще в оркестре.

— Вот и в оркестре, а жалованья, говорите, никакого. Нет, у меня в цирке начинающего артиста поощряют. А иначе как же?..

— Я вот... рыжим хочу. Репризы... шесть реприз приготовил и два стихотворения...

— И прекрасно! На ваше счастье, господин Лазаренко, я и сам клоун. Помогу, научу, дам репертуар. Дело у меня солидное.

Что уж там, умел этот пройдоха нащупать слабую струнку. Так вот, если господин Лазаренко желает перейти в его, Вяльшина, цирк, он положит ему жалованье двадцать пять рублей в месяц. Через год предоставит бенефис.

А как же с Максимом Ивановичем? Ведь по контракту осталось еще два года работать у него... Может, отпустят с миром? Вяльшин замахал руками: "Что вы, что вы, ни в коем случае. Добровольно не отпустят. Тут надо с умом... Самое милое — уйти потихоньку.

Паспорта у вас, конечно, нету... "Но ничего, он, Вяльшин, рискнет взять даже без паспорта.

С этого часа Виталий потерял покой. Все казалось таким заманчивым, так удачно складывалось: жалованье... бенефис... А главное — сбывается мечта: он станет рыжим. Не спал всю ночь, обдумывал, строил планы. И ведь вот досада — нельзя открыться. Никому. Даже Каролине. Сбежать, как советовал Вяльшин, не хотелось, да и боязно, все одно поймают и приведут, как в тот раз, когда удрали с Ивановым,— Котликова нешто обведешь, тертый калач. И не разжалобишь, хотя он и верующий. Нет, лучше начистоту: так, мол, и так, отпустите Христа ради. Не имеют права на цепи держать. Как не имеют? А контракт с матерью? Опять будет тыкать в нос и читать пункт за пунктом.

Максим Иванович, видать, только что закончил обед, повернулся и сел боком, нога на ногу, уставясь на вошедшего. Виталий переминался у порога, тихо откашливался, не решаясь начать, ведь он и по сию пору побаивался строгого директора.

Невнятные слова, которые Виталий наконец-то с трудом промямлил, вызвали целую бурю. Котликов резко вскочил, да так, что опрокинул графин, и тот хрястнулся об пол — вдребезги. Взбешенный, метался по клетушке, давя подметками стекло, и орал, что не позволит извергу уйти, не даст наплевать себе в душу. Не для того учили, мерзавца, столько лет. Кинулся к железному ящику и, судорожно копошась, вытащил и затряс перед носом Виталия бумагой.

— Тут все сказано. Все! Скреплен гербовой печатью! И запомни, запомни, негодяй: удерешь — сызнова... найду и ворочу по этапу! Через жандармов, щенка паршивого, ворочу! — Хозяин суетливо бегал, а под его ногами нестерпимо хрустели осколки. — Думаешь, Котликов не знает, кто сманивает? Все знаю. Вяльшин, разбойничья пасть, пригласил. Это ведь ты его не знаешь, а мы этого кровососа насквозь видим. Креста на нем нету. Я тебя, как сына родного, пригрел, а попадешь к нему — наплачешься. Все жилы вытянет! Скольких детей уже загубил. Заманит, умаслит, а чуть заболел — живо за ворота. А у меня, негодяй, живешь, как у Христа за пазухой... Ну, гляди, Виталька, ну, гляди, господь бог,— хозяин ткнул пальцем в рубиновый огонек лампады,— за такую твою неблагодарность покарает тебя!..

Оглушенный бранью, в душевном смятении, Виталий брел не разбирая куда. К горлу подступали слезы обиды: за что наорал? "Погоди, погоди, злобный пес, вырасту — припомню все обиды". Твердо шагал переулком, мысленно пререкаясь с притеснителем:

"Ну, учил, ну, дрессировал. За это, конечно, спасибо, а чтобы целый век задарма ишачить на хозяйский карман — дудки!" За ученье отработано с избытком. Давно уже раскусил он всю эту хитрую механику: набрать малолетков, немного поднатаскать и за корку хлеба — в манеж. Ты и конюх, ты и расклейщик афиш, и рассыльный, и батрак, и судомойка, и артист, и музыкант. Лампа закоптила — ты виноват. Сборов нету — сволочь, дармоед!.. А плата? Леща по роже да оскорбления. Нет уж, будет! Кому нравится — пускай и дальше терпят. А с него довольно!

Виталий хорошо продумал весь план побега. К Вяльшину не поедет: там найдут. На первых порах поступит в какое-нибудь маленькое дело, в балаган, наконец. А там видно будет... Об одном лишь сокрушался, что уходить приходится воровски, не попрощавшись с Лукой Ивановичем и с Каролиной, не поблагодарив их за доброту и помощь...

Итак, осенним днем 1903 года, нарушив условия контракта, Виталий Лазаренко обрел свободу и смело пошел навстречу неведомому будущему.

ГЛАВА ВТОРАЯ "УРА! Я СТАЛ РЫЖИМ!"

Временем скитаний назовет Лазаренко этот период своей жизни, насыщенный голодными мытарствами, встречами. Это были годы сурового испытания на верность цирку, когда он, без контракта и каких-либо средств к существованию, не спасовал малодушно, не побежал за более надежным куском хлеба.

Минувшие пять лет можно назвать также и временем мужания. Вчерашний угловатый подросток стал юношей здоровяком. Тело его налилось мускулами, сделалось крепким, как туго сплетенный трос.

Характер его по-прежнему оставался легким, на первый взгляд открытым, в самом же деле не без хитрости. Общительный, неизменно дружелюбный, Лазаренко легко сближался с людьми. Жадный до всего нового, "выпытчивый", как говорил его первый цирковой учитель, Виталий глядел на мир во все глаза, не утоляя жажды познания, осмысливал виденное и слышанное, впитывал в себя нужное и даже ненужное.

Изучал географию циркового предпринимательства. С немалым удивлением узнал, что границы владений содержателей увеселительных зрелищ простираются далеко за пределы ярмарочных заведеньиц, что по всей Сибири стоят цирки Стрепетова, на Урале — Коромыслова, в Закаспийском крае — Юпатова. С широко раскрытыми глазами слушал про каменные роскошные стационары: в Петербурге, в Москве, в Нижнем-Новгороде, а в Киеве, говорили, только что возведен цирк даже с двумя манежами — это надо же!

Приглашают в эти стационары из русских артистов только самых-самых первачей: Дуровых, Сосиных, Федосеевских, Брыкина, клоуна-дрессировщика Лаврова, а то все сплошь иностранцы, хотя многие и хуже нашенских, зато Европа... Запоминал фамилии цирковых воротил: Чинизелли. Саламонский, Труцци. Но чаще всего за кулисами говорили о братьях Никитиных: "У Никитиных то, у Никитиных это..." И у начинающего артиста сложилось впечатление, будто Никитины владели цирками чуть ли не по всей России.

Ведя жизнь актера-люмпена, жизнь циркового Аркашки Счастливцева, он в полной мере изведал, что такое изнурительные поиски работы. От Котликовых он ушел с весомым актерским багажом: Лукашенко дал ему профессию прыгуна и привил горячую любовь к ней, Григорас обучил гимнастике и воспитал мужество, Андро пристрастил к музыке, а Каролина, натура художественная, развила вкус, фантазию, душевно наставляла на все доброе и светлое. И если в профессиональном измерении его подготовка была очевидной, то в житейском он оказался совершенно беспомощным. У Котликовых он не имел ни малейшего представления, каким образом акробаты, клоуны и жонглеры добывают ангажементы, и поэтому, уйдя от хозяина, оказался не у дел. Конечно, нашлись добрые люди и научили юношу, как составлять предложения к владельцам зрелищных заведений, не стесняясь преувеличивать свои успехи, расхваливать гардероб и реквизит.