«Мы встречу провели в Локарно,
И все народы говорят,
Что прыгнули весьма шикарно
В международный первый ряд».
Когда рассматриваешь весь репертуар красного шута, то поражаешься неисчерпаемому разнообразию циркового языка и богатству приемов. Нередко литератор и клоун прибегали к форме лекции (очевидно, после удачи «Эволюции митингов», первой совместной работы Лазаренко и Адуева). Вот один из номеров-лекций. Актер языком цирка рассказал «по существу, как чистили недавно матушку-Москву» от нетрудовых элементов и всяческой дряни. «Дела у милиции на лад идут, когда на улицу ни взглянешь — кого-нибудь ведут. То спекулянт переживает драму, то дезертир, то жилотдельский спец. И вот сегодня, наконец, арестовали эту даму...» При последних словах клоуна манеж пересекала живописная группа: в сопровождении двух милиционеров ковыляла крупнотелая бабенка, сплошь увешанная бутылками, металлическими змеевиками и бачками. Фигура самогонщицы была подана карикатурно: она шла, комично озираясь, спотыкаясь, грозя кому-то кулаком.
В этом номере органично сочетались стихотворный монолог и куплеты. Бывшему обладателю роскошных хором в восемь комнат пришлось сменить адрес. Прижав к груди подушку, он жалобно выводил:
«Ты прощай, моя квартирка.
Здравствуй, матушка-Бутырка».
Не менее грустно заливался и высланный валютчик:
«Я — жертва чьей-то страшной мести...
Прощай, Москва, мой светлый рай!
Червонец наш стоит на месте,
А я скачу в Нарымский край».
Клубный арап, промышляющий по казино игрой в рулетку, и женолюбивый председатель некоего треста, окруженный веселенькими секретаршами,— все они с музыкой вылетали из Москвы, и песенка их, как говорится, спета.
Лазаренко обладал хорошим слухом и недурно пел, у него был приятный, баритонального тембра голос, который он по совету друзей усердно упражнял, и если бы не хрипловатость, можно было бы смело говорить о наличии у него вокальных данных. Однако этой стороне его дарования критика до сих пор не уделяла внимания. И потому не лишне привести еще одно ценное для нас свидетельство тех лет. Журнал «Цирк и эстрада» в передовице, посвященной выразительности циркового артиста, отмечал: «Виталий Лазаренко обладает кладом природной музыкальности, даром внутреннего ритма. Что бы он ни делал — все само по себе ритмично. Ритмичен строй самой речи и ее подача. Отсюда полнота восприятия, полнота наслаждения зрелищем» *.
Лазаренко в совершенстве владел не только словом и акробатикой, но также еще и танцем, главным образом комическим и пародийным. В его репертуаре было много номеров, связанных с этим искусством. Смешная юмореска «Танцулька» — один из них. Некий житель Марьиной рощи, страстный поклонник хореографии, самозабвенно отплясывал вместе с партнершей, куклой в человеческий рост, «Па-де-де», «Апаш» и другие танцы, предпосылая каждому из них небольшое вступление вроде этого: «А теперь я еще показать могу с выражением на лице и всем прочем, как танцуют тангу в клубе рабочем...»
Поднимая ту или иную общественно значимую тему, комик и его постоянный автор неизменно стремились облекать сатирическую мысль в специфически цирковую форму, главный признак которой — образная наглядность. Многие из их клоунад просто невозможно было бы исполнить где-нибудь, кроме арены.
Например, «Последний извозчик» — яркая творческая удача Николая Адуева и Виталия Лазаренко. По почему «последний»? В 1924 году по московским улицам побежали, заменяя извозчиков, первые автобусы — английские машины «Лейланд».
Артист представал в характерном для старой Москвы обличье простоватого возницы, кого было принято называть в прошлые годы ваньками. Стародавний кучер, восседая на козлах самой настоящей извозчичьей пролетки, правда, повидавшей виды, неторопливо въезжал на манеж, то бить на стоянку, задавал корм своей савраске, нацепив на ее голову торбу с овсом, и, подобно сотням своих собратьев, ожидал пассажира. И пассажир появлялся. Это был шпрехшталмейстер, неизменный участник всех диалогов клоуна. В руках у него чемодан. «Скорей на Павелецкий вокзал!» Поскольку рядом не было конкурентов, а пассажир опаздывал, можно, значит, и покуражиться: «Видишь, кобыла закрыта на обед... А ты как следует попроси. Я ведь не какое-то такси, это нынче пошли все «зисы» да «эммы», а я, брат, редкой, старинной системы...» Извозчик лишь поначалу казался сквалыгой. На самом же деле он—натура добродушная и прямая. Лазаренко играл, не прибегая к шаржу и не педалируя; его возница представал этаким простецким веселым старичком, который в то же время был себе на уме. Актер наделял своего героя характерными чертами: напевной южной речью, покашливанием, в затруднительные моменты дедок забавно почесывал кнутовищем
*«Цирк и эстрада», 1928, № 8 (40).
затылок. Все это делало образ живым и узнаваемым, сообщало ему обаяние.
Разумеется, огород городился не ради потешного препирательства возницы и седока, не ради комических трюков с кнутом и вожжами, коими был густо нашпигован этот клоунский номер, не ради смешных рассказов, как он, к примеру обучал конягу ориентироваться по светофору, только что появившемуся на улицах. «Но она без очков не видит ясно — на зеленый стоит, а прет на красный...» И уж конечно, не ради байки о воробьях, которые «стонут без пищи: ведь у такси овса не сыщешь, только кобыла моя еще кое-как и кормит воробья...».
Нет, соль здесь в другом. Авторам номера посчастливилось найти редкостно удачный прием, который позволял на языке цирка выигрышно подавать актуальный материал в яркой и оригинальной форме.
Кучер, выяснив, что пассажир — человек нездешний, в Москве впервые, охотно брал на себя роль гида. Путь до места не ближний, скрипучая пролетка двигалась по арене виток за витком, а словоохотливый извозчик с высоты своего облучка, оборачиваясь назад, рассказывал седоку, то шутливо, то с восхищением, обо всем, что они якобы видят. Вот, скажем, перепланировка центра города: для расширения Тверской улицы была предпринята передвижка зданий. Необычайное событие вызвало много разговоров, по-своему его передавал и возница: «А намедни мы с нею рысцою бредем, а навстречу — огромаднейшпй дом, несется на нас полным ходом, с жильцами, газом и водопроводом, так кобыла со страху — бух на колени!.. И пять дней провалялась на бюллетене».
Таким образом, это путешествие превращалось в веселое обозрение Москвы, которое заканчивалось оптимистическими стихами и традиционным прыжком клоуна, сбросившего костюм извозчика.
Скетч «Последний извозчик» прожил долгую и счастливую жизнь. Адуев и Лазаренко постоянно меняли темы, включая новую злобу дня, но столь удачно найденная форма оставалась неизменной. «Последний извозчик» и «Аэроплан» можно назвать без боязни впасть в преувеличение эталоном циркового скетча, решенного средствами сугубо цирковой выразительности.
Поражает страстность, с какой Лазаренко прокладывал пути в искусстве клоунады. Это был неутомимый, целеустремленный поиск новых приемов подачи злободневного материала, поиск все новых и новых зрелищно-цирковых средств.
Бросается также в глаза одна закономерность: в репертуаре красного шута преобладали номера, в которых он действовал в маске какого-либо персонажа. Например, он появлялся на манеже в облике бродячего чистильщика сапог Карапета с неизменными атрибутами, ящиком и щетками. Униформисты изображали его клиентов. Состояние их обуви было поводом для комментариев на злобу дня. Веселый чистильщик балагурил с восточным акцентом: «О, совсем новенький подошва... И стоит недешево... Гуляешь редко. Должно быть, служишь в рулетка...» Иной раз преображался в продавца газет: бежал с сумкой через плечо по барьеру манежа, выкрикивая, как тогда было принято, заголовки статей, протягивая зрителям свежий выпуск, а зрители легко улавливали адреса клоунских намеков, заряженных то юмористически, а то и сатирически. Намек бил в цель и вызывал мгновенную реакцию.