Выходил он, и довольно часто, в женском обличье. Музыкальный фельетон «Работница иглы» Лазаренко исполнял от лица бойкой портнихи, которая весело рассказывала о том, «что пели и шили московские швеи с семнадцатого года по двадцать четвертый».
В другом номере, полном иронии и сарказма, он изображал преподавателя-пройдоху недавно открытого «нэпоуниверситета». «Вы, я вижу, в удивлении. Но это вовсе не нелепо. Открылось такое учебное заведение и учит жить по правилам нэпа». Пользуясь одним из приемов комического, так называемым доказательством от обратного, клоун изничтожал нэповское гешефтмахерство. Разбитной преподаватель заглядывал в толстый «учебник» и наставлял аудиторию, как спекулировать валютой, как обманывать фининспекторов, прикидываясь голью непокрытой: «Встречайте их прямо в костюме Адама...»
«Во время нэпа я... почти ежедневно говорил новое, делал злободневные репризы»,— читаем в автобиографических записках Лазаренко. Нетрудно представить себе, каково было ему удовлетворять потребность в репертуаре. И лишь благодаря одержимости своим делом и неизменной привычке активно вторгаться в жизнь артист не оставлял без внимания ни одного сколько-нибудь заметного события в стране и за ее рубежами.
Путь от России нэповской к России социалистической не был усеян розами: под ногами строителей нового, Советского государства путалось еще порядочно всякой дряни. Повседневная действительность щедро предоставляла новые объекты для публичного осмеяния.
В архиве артиста сохранилось множество вырезок, подобранных по темам карикатур и смешных рисунков; его записная книжка заполнена набросками будущих сценок, шуток, комических трюков,— словом, тем, что он сам называл заготовками. Они — первоисточник многих его номеров и позволяют как бы заглянуть в лабораторию клоуна.
Первым советчиком, первым лицом, с кем Лазаренко обсуждал свои замыслы, был в эту пору Николай Адуев. Клоун и литератор понимали друг друга, как говорится, с полуслова. Но, что примечательно, Лазаренко никогда не обращался к нему: «Напишите что-нибудь веселенькое». Хорошо зная механизм комического, он всегда был нацелен на ту или иную мишень и всегда знал наперед, из какого продукта можно приготовить съедобное блюдо.
К излюбленным приемам литератора и клоуна относятся стихотворные фельетоны с рефреном, повторяющимся от строфы к строфе и заостряющим мысль. Вот лишь некоторые из большого числа выпущенных ими в годы нэпа. «Куда идем, куда заворачиваем». Артист говорил с арены о недавно введенной денежной реформе, о жилищном уплотнении, о непрестанно ползущих вверх ценах, о модницах, что юбки выше колен укорачивают — куда идут, куда заворачивают...
Или другой фельетон, с хлестким рефреном «Пришей кобыле хвост»,— живой сатирический диалог с инспектором манежа, в котором затрагивались многие вопросы тогдашней жизни. Клоун просил, чтобы на манеж вывели лошадь, а сам тем временем вдевал нитку в иголку. В руках у артиста — длинный конский хвост, его-то он и намеревался пришить кобыле.
— Вы же испортите хорошую цирковую лошадь,— энергично протестовал шпрехшталмейстер.— Нельзя этого делать!
— Мне нельзя, а другим можно! Вы только посмотрите кругом!
Клоун строил свои ответы по закону комического заострения, на неожиданных выводах: «У нас власть рабочих и крестьян, а на сцене — царь Эдип, царь Федор, царь Салтан, принц Гамлет и принцесса Турандот и еще один царь Мидас. А ведь рабочий класс давно отправил царей на погост. Вот это и называется — пришей кобыле хвост...» Доставалось и «хапугам», и директору треста, сажающему родственников и друзей на теплое место. И хотя своячок с подчиненными груб и дело не знает ни в зуб, но... занимает ответственный пост. Это и есть — пришей кобыле хвост... (Николай Адуев как поэт виртуозно владел метрическим стихом, но для Лазаренко писал размером раешника — артист, как уже говорилось, любил раек.)
Высмеивались в этом фельетоне и болтуны, распускающие слухи, «исполненные такой тупости, что даже лошадь — видите — и та не выдерживает глупости...» Специально выдрессированная кобыла «угрожающе» надвигалась на шута, и тому ничего не оставалось, как спасаться бегством. Возмездие все же настигало незадачливого «пришивателя хвостов»: конь отдирал зубами от клоунского пиджака полу. Так весело, чисто по-цирковому заканчивался этот номер.
Лазаренко не раз случалось спорить с теми, кто утверждал, будто бы сатира может быть и несмешной. Нет, решительно заявлял он, не может. Сам клоун признавал лишь такую сатиру, которая решена комически: ничто не казнит порок так, как смех. Правда, носитель порока сплошь да рядом с виду бывает совсем не комичен, напротив, в глазах многих пользуется уважением. И требуется особая зоркость и особое чутье, чтобы проникнуть внутрь респектабельной оболочки и обнаружить зерно смеха.
Клоун-публицист и поэт чаще всего прибегали к форме дискуссии. Они предоставляли возможность различным людям высказаться относительно какого-нибудь предмета, что и становилось своеобразным оселком, на котором выступавший разоблачал свою истинную суть. Исполняя такого рода номера, артист мгновенно перевоплощался в сменяющих друг друга типажей. При этом он почти не прибегал к костюмировке, ко всякого рода накладкам, носам, бородам, очкам и прочему. Даровитый лицедей добивался выразительности лишь пластикой тела, жестикуляцией и голосом, меняя интонации, выговор, ритмы, используя акценты и дефекты речи, вроде шепелявости, заикания и тому подобного.
К такого рода номерам относилась «Дискуссия о выеденном яйце», которая начиналась с короткого стихотворного вступления «У нас, москвичей, особая черта — мы любим спорить с пеною у рта. И я без отлагательства представлю доказательства». Дискуссии предшествовала маленькая заставка, нечто вроде пролога. Униформист выносил на тарелочке яйцо, солонку и ложечку. Выпив содержимое яйца, артист швырял скорлупу на ковер. Само собой понятно, что охраняющий цирковые порядки шпрех незамедлительно делал замечание. Между ними разгорался спор, становившийся поводом или, как говорят в цирке, «заходом» к последующей дискуссии, каковую клоун проводил в приеме резкого сатирического заострения.
Удачно найденная форма позволяла хлестко высмеять болтунов. О скорлупе, а значит, ни о чем пускались толковать хозяйственник, представитель наркомздрава доктор Микроб Термометрович Шпринцовка и другие. Однако сатирический выпад был направлен не только против любителей переливать из пустого в порожнее, но и против живучего племени политических пустомель. Еще Салтыков-Щедрин проезжался по адресу тех, кто «из выеденного яйца нередко делает общественный и политический вопрос». К их числу Адуев и Лазаренко относили краснобая и фразера Оппозицкого, имея в виду одиозную фигуру оппозиционера из антипартийной группировки 20-х годов, выражавшей интересы мелкобуржуазных элементов, враждебных пролетариату. Предыдущие говоруны были трактованы в ключе беззлобной насмешки. Оппозицкого же клоун подавал карикатурно. Вот он, этот жалкий и трусливый оратор, выспренне заявлявший, что намерен дискутировать «по поводу выеденного яйца. II если нет поблизости милиции, то доведет свою речь до конца...». Над этим типом сатирик смеялся едко саркастически. На тему «Форма и содержание в искусстве и литературе», особо актуальную тогда, выступал некий Конструктив Футуристович Имажиненко. Как сразу ясно, имя это собирательное, дано ему по принадлежности к бытовавшим в ту пору формалистическим течениям — конструктивизму, футуризму, имажинизму, о которых Владимир Маяковский насмешливо писал:
«.. .прикрывшиеся листиками мистики,
лбы морщинами изрыв —
футуристики,
имажинистики,
акмеистики,
запутавшиеся в паутине рифм».
Этот комически оглупленный субъект поучал с апломбом пророка: «Поймите, неграмотная шантрапа, важно не яйцо, а его скорлупа! Яйцо существует только для корма, а скорлупа — настоящая форма. А посему слушай, толпа: несмотря на продукта сего вздорожание, да здравствует форма яйца — скорлупа. И к черту яичное содержание!»
Последним выступал дворник, в белом фартуке, с метлой в руках. Ярый противник пустопорожних разглагольствований и болтовни, от которых «уже нету житья», он заключал этот бичующий фельетон кратким резюме: «И чтобы не было места бессодержательным разговорам и чтобы люди не расшибали себе лбы, я, как заведующий сором, выметаю сор из избы».