Наконец растроганный скиталец вздохнул, виновато улыбнулся, поднял свалившуюся с головы шляпу и, гугниво бормоча под нос что-то неразборчивое, потянул былого наперсника наверх, к себе, в ту самую тесно заставленную вещами комнату, и, усевшись напротив, глаза в глаза, стал оживленно выкладывать все, что накопилось, о чем думалось-передумалось за годы разлуки. Боже мой, никого ему не хотелось видеть так сильно, как верного друга — Лазаря. Ему ведь все известно: Эмма подробно рассказала, как выручил их с Колюшкой.
Лазаренко не перебивал, понимая, что Никитину надо выговориться, излить душу. Непривычно оживленный, тот, перескакивая с одного на другое, взволнованно говорил о наболевшем. Там ему было не сладко. С работой — хуже некуда. И вообще отъезд его был большой ошибкой, но тогда он не смог понять... не сумел правильно разобраться в том, что творилось вокруг. А вот там многое передумал, многое перечувствовал и вернулся с обновленной душой. Теперь он дома, среди своих, здесь все близкое, все родное, и больше, избави бог, ни за что, ни на день не покинет Родины... Он видит, как вокруг возрождается жизнь, с какой охотой работают люди — все горит под руками...
С той долгой проникновенной беседы их отношения, прошедшие через горькие испытания, сложатся по-иному: не учитель и ученик, не хозяин и работник, а на равных, как двое артистов-коллег, испытывающих друг к другу глубочайшую симпатию. Николай Никитин, намного переживший Лазаренко, признавался, что не было у него приятельства ближе, чем с Виталием. Эту любовь он перенес и на его сына, Лазаренко-младшего.
Вильямс Труцци, натура независимая и эмоционально возбудимая, никак не находил общего языка с Дарле и Рукавишниковой. После очередной жаркой стычки он жаловался Виталию: ну просто невозможно далее мириться с их некомпетентностью, с их самоуправством и с капризами этой взбалмошной бабенки. Хоть бросай все и беги куда глаза глядят.
Через некоторое время Лазаренко стал замечать, что Вильямс водит хлеб-соль с Никитиным — что-то затевают. А тут в конце мая Николай Акимович куда-то укатил... Вернулся веселый, разговорчивый, теперь можно и открыться: организовали с Труцци товарищество, дело намерены поставить солидно, уже арендовано два цирка, в Казани и Ростове, но возьмут и еще в нескольких городах. Отныне друг Лазарь будет обеспечен работой у них, начинать можно уже с 15 июня. Вот-те и раз! А у него подписаны договоры в Орел к Сальвини, в Харьков и в Саратовский кооператив. Никитин всплеснул руками: как же так, там — чужие, а тут — свои. Со своими, что и говорить, лучше, но связан словом. Да ведь и они не посвящали его в свои планы. Николай Акимович досадливо сморщился: делали на него ставку и совсем упустили из виду, что идет нарасхват. Затем записал в блокнот число, когда освобождается «кассовый» клоун.
Товарищество, организованное Никитиным и Труцци,— явление характерное для состояния циркового дела в первые годы нэпа. Государственных цирков было ничтожно мало, всего три, и потому на Украине и в Белоруссии, на Кавказе и в Сибири, на Дальнем Востоке и в Средней Азии буйно разрослись всевозможные колларты, то есть коллективы артистов. Немало цирков оказалось и в руках частных предпринимателей: братьев Ефимовых, Есиковских, Лерри, Зуева, Козырысова, Великанистова, Андржиевского; одни из них уверенно расправляли паруса среди бурных волн нэповского моря, другие чаще сидели на мели...
Итак, 10 июня Лазаренко выехал в многомесячное турне, которое началось в Харькове.
В этом городе действовало товарищество вроде того, что организовали Труцци и Никитин, только несколько многолюднее. Компаньоны едва сводили концы с концами, порой даже нечем было платить за аренду здания, и потому на именитого гастролера возлагались большие надежды. По городу были расклеены анонсы и устроена пышная встреча на вокзале. Однако сам Лазаренко остался недоволен. Разве так рекламируют артиста, который приглашен поднимать сборы?
Питомец Акима Никитина, он придерживался установок своего воспитателя, а тот в рекламе толк знал. Без умной рекламы зрелищное дело, как он говорил, процветать не будет. Реклама должна не только заинтересовывать — это само собой,— но и завлекать.
Уроки не прошли даром. Популяризации своих выступлений Лазаренко придавал большое значение, на затраты не скупился (рекламный материал, как и репертуар и костюмы, артисты в то время изготовляли за свой счет).
И здесь самое время развеять одну из пресловутых легенд, какие всегда возникают вокруг имени незаурядной личности. Было распространено мнение, будто Лазаренко необыкновенно скуп. Да, человек такой трудной судьбы, выросший на грошах, отличался прижимистостью, что было, то было. Но это вовсе не скаредность, не жадное накопительство, вовсе нет. Одержимо влюбленный в свое дело, он отдавал ему также и свои высокие гонорары. «Другие — все в дом,— постоянно попрекала его жена,— а этот — все в манеж, в манеж...». Деньги уходили на дорогостоящую рекламу, на оплату труда литераторов — здесь он был тароват и щедр, «задабривал» своих авторов, присылал чуть ли не из каждого города дорогие подарки. «Без вторых брюк обойтись можно, без автора — нет». Много денег стоило изготовление реквизита и бутафории.
В архиве Лазаренко хранится черновик статьи, написанной им в конце 20-х годов,— взволнованный разговор о состоянии клоунского дела; статья озаглавлена «О хорошем отношении к лошадям» (название популярной в начале 20-х годов постановки по пьесе В. Масса). Изливая наболевшее, автор, между прочим, бросает такое замечание: «Если скажут, что сатирик-клоун получает приличное жалованье, то ответим: а что толку, оно чуть не полностью уходит на профессиональные расходы... каждый гвоздик для антре покупает сам или, когда бывает нужен живой персонаж для скетча, подбирает на бирже и платит из своего кармана... Бывает, что подготовленный репертуар проваливается и все затраты ложатся только на артиста» *.
Среди бумаг имеется карандашная запись четверостишия, сделанная торопливой рукой. Сам ли Лазаренко сочинил или откуда-то переписал, установить не удалось, да это и не суть важно; важно, что в нем содержится как бы его жизненная позиция, опровергающая легенду о его скупости: «Богатств не нажил и не множил — на кой мне к ляду капитал. Всех капиталов мне дороже, чтоб зритель в цирке хохотал».
Сохранилось изрядное количество образцов лазаренковской рекламы: всевозможные афиши, ленты, объявления в виде этикеток, марок, наклеек для бутылок с прохладительной водой, в виде изящных кружочков-подстаканников, разносимых по кафе, столовым и ресторанам (отпечатанные на картоне в несколько красок, они оповещали о его гастролях). Художники часто рисовали шаржи на популярного клоуна, с них он тоже делал типографские оттиски, сопровождая веселыми надписями. В архиве хранятся литографские плакаты, в том числе и огромные, в че-
* ЦГАЛИ, ф. 2087, оп. 4, ед. хр. 81.
ловеческий рост, изготовленные по его заказу в Гамбурге знаменитой фирмой Фридлендера,— изображение артиста в его известном двухцветном костюме шута. Среди великого разнообразия летучек много телеграмм, отправляемых в каждый город, где предстояли его выступления. Этими стихотворными четырех- или восьмистрочными телеграммами засыпались улицы города (чаще всего с борта самолета). Иные из телеграмм писал сам Лазаренко, по большей же части — поэты, с которыми он сотрудничал. Иногда телеграммы были составлены как акростих...
«Лечу в Казань в купе экспресса,
А сам я полон интереса:
Заждались вы меня иль нет?
А как меня там встретит пресса?
Ругнет?.. Похвалит?.. Где ответ?
Едва ли предрешить все можно.
Но все узнаем — выйдет срок.
Кто ж едет к вам, узнать несложно:
Ответ — по первым буквам строк».
В рекламе артист был неистощимо изобретателен. Когда ему случалось выступать в городах, расположенных на берегах рек, то по течению пускали плот с огромным цветным парусом-афишей. Афиши писались даже и на тротуарах.
Во время пребывания в Харькове Лазаренко по совету Демьяна Бедного познакомился с начинающим тогда литератором-юмористом Губенко, впоследствии прославленным писателем, гордостью украинской литературы, известным под псевдонимом Остап Вишня. Новый знакомец, оказалось, любил комических артистов — с первых же минут они почувствовали взаимное расположение. Виталий с удовольствием слушал авторское чтение веселых рассказов, отмечая мягкую манеру шутить и тонкий, с привкусом лирики юмор, в котором ему, украинцу по крови, слышались отзвуки народной души. Больше всего понравился свежестью приема забавный «Разговор с Марсом». Автор от лица некоего украинца, наивного и вместе с тем не без лукавства, себе на уме вел диалог с воображаемым марсианином, вскидывая при этом голову и обращая взор далеко-далеко ввысь, — простодушно удивлялся ответам инопланетянина, всякий раз с неподражаемой интонацией приговаривая: «Ну скажи пажалста...» «А клопы у вас на Марсе есть?» Напряженно, затаив дыхание, вслушивался в ответ, а затем очень обрадованно: «А у нас нема!.. У нас в общежитии такая духота, что ни один клоп не выдерживает...» «А як у вас дети на свет рождаются — машиной или по-старому?»