«И у нас так само, по-старому...» Дослушав рассказ, Лазаренко загорелся желанием исполнять его, но попросил автора добавить несколько шуток на злобу дня.
Остап Вишня написал клоуну несколько реприз на темы харьковской жизни. С той самой встречи между ними на долгие годы установится не только творческая связь, но и теплые дружеские отношения.
Двухнедельные гастроли прошли при переполненном цирке. Воспрянувшие закоперщики товарищества всячески уговаривали артиста остаться еще хоть на несколько дней, но его уже ждали в других городах. В августе и сентябре Лазаренко выступал на арене казанского и ростовского цирков, в антрепризе своих друзей — Никитина и Труцци. Опытные организаторы, они хозяйствовали со знанием дела, с художественным эффектом и прибыльно. После представлений трое приятелей по обыкновению засиживались допоздна за общим ужином и нескончаемой дружеской беседой.
Расставался с дорогими ему людьми не без грусти: Вильямс, прощаясь, сказал, что в Москву больше не вернется, «пока там эти двое». И, подмигнув потеплевшими глазами, обрадовал: «На тот год увидимся в Петрограде, я получил приглашение туда директорствовать».
В первых числах ноября Лазаренко приехал в Саратовский цирк, где пятый год успешно действовал кооператив, во главе которого стояли товарищи его юности жонглер Бенедетто и разносторонний артист Василий Мильва. Накануне мальчишечья ватага носилась по людным улицам города с толстыми пачками розовых, желтых, зеленых летучек, отпечатанных в форме телеграфного бланка, и раздавала их прохожим. «Срочная, Саратов. Цирк. Москвы»:
«В Саратове я не был долго,
Ведь я прыгун, не домосед.
Привет тебе, родная Волга,
И всем саратовцам привет!
Желаю счастья и успеха,
Надеюсь в цирке видеть вас.
Везу с собой вагоны смеха
И шуток месячный запас».
Прямо с вокзала Мильва повез его к себе домой,— так велела жена, хорошо известная Виталию Машенька Дурова, дочь Анатолия Леонидовича, а теперь — Мария Мильва. С интересом выслушал столичный гость взволнованный рассказ супругов о трудной, но счастливой жизни здесь, о создании кооператива, о вдохновенной работе на новых, общественных началах.
Гастроли в Саратове прошли с триумфом. Еще недавно полупустой цирк теперь ломился от зрителей, принимавших своего любимца с воодушевлением.
И вот — Тифлис, долгожданная встреча с братьями Таити и неожиданная — с дорогим дружком Багри Куком. Трудные, незабываемые дни семнадцатого года, можно сказать, сроднили их.
Второй год Леон и Костантин Таити возглавляют местный цирк, дело поставили образцово и снискали в городе огромную популярность, появились даже папиросы с этикеткой «Братья Таити».
Оживленный и темпераментный Лео горячо изливался другу: никогда прежде не работали они с таким накалом, никогда не приходилось выпускать столько новых номеров. И, светясь радостной улыбкой, сгреб Виталия в охапку: они частенько вспоминали его тут добром за то, что научил работать с литераторами, за то, что пристрастил к политическому репертуару. «Милый ты мой,— отводил душу пылкий итальянец,— веришь ли, никогда еще не чувствовал я в себе столько сил...» Сообщил, что в последнее время увлекся режиссурой — «посмотришь, получается или нет».
И еще один сюрприз: задумали издавать свой журнал, даже название придумано — «Новый цирк». На приезд Лазаренко возлагают большие надежды, теперь втроем они такое состряпают, что вон те горы закачаются...
И действительно, веселое содружество этих творчески беспокойных друзей было чрезвычайно результативным: сперва выпустили политический скетч на злобу дня «Чехарда», следом — юмореску «Три кинто». Все трое очень музыкальные, они снабдили эту сценку веселыми песенками и лихими танцами. Репетировали вдохновенно и легко, с шуточками и балагурством; номер получился зажигательно-веселым. Публика неизменно заставляла их бисировать.
Здесь с новой силой вспыхнула их с Леоном былая доверительная дружба; они очень подходили друг другу: оба жизнелюбивы. У обоих зоркий, насмешливый ум, и тот и другой одинаково энергичны и веселы.
Два незабываемых месяца провел Виталий Лазаренко в благодатной атмосфере искренней дружбы и увлекательного творчества. С радостью выходил на манеж уютного каменного цирка на берегу говорливой Куры, всегда набитого доброжелательной и смешливой публикой.
В январе нового, 1924 года Лазаренко намеревался поехать с Таити на открытие Бакинского цирка, но неожиданно получил из Москвы телеграмму: предлагали контракт на три месяца.
Лазаренко держит в руках только что принесенную из типографии А. Ф. Постнова нарядную, многоцветную программку, отпечатанную на хорошей бумаге,— давно уже не видел он ничего подобного.
Большая трехстворчатая программка, датированная 11 января 1924 года, с обеих сторон испещрена объявлениями нэпманских торговых фирм и предприятий. Оборотистые дельцы отлично знали: цирк всегда переполнен, и лучшего места для публикации приглашений — купите, приобретите, закажите, посетите! — не найдешь. (Дирекция цирка получала от этих объявлений солидный доход.)
Нэпманы и нэпманши, нэпачата и нэпачи — как же, оказывается, вы напористы и крикливы, сколько в вас самомнения! Как быстро расплодились на московских улицах, пооткрывали магазины, типографии, заводики. Чуть ли не в каждой подворотне выросла мастерская кустаря: шьют модные кепи, модные брюки «кри-кри», по-клоунски смешно сужающиеся книзу, вяжут фильдеперсовые чулки, плавят золотишко для колец и брошей; почти в каждом подвале — китайская прачечная. Почти на каждом углу — ресторан с непременным кабаре, с певичками, куплетистами и чечеточниками. И у каждого кабаре свое название, одно завлекательнее другого, даже есть и такое — «Живи, пока живется».
В программке рядом с его фамилией, набранной крупным шрифтом, напечатано: «шут-обличитель». Ему нравится этот эпитет. Вот он и будет бороться оружием сатирического обличения с порождением нэповщины — мещанством и накопительством.
— Понимаешь, голуба,— грустно делился он при встрече с другом Василием Каменским,— уж больно опасная болезнь эта нэповщина, а главное, заразная.
И вдруг поэта будто прорвало:
— Нэповщина всюду подняла свою харю и шипит: «Распни его!..» Но нет, шалишь! Нам, пронзенным солнцем революции, жалкие их вопли не страшны. Мы с тобой, друг Лазарь, со своим кумачовым искусством будем спокойно делать свое железное дело!
Этой плодотворной московской весной, словно предчувствуя долгую разлуку, они с Каменским встречались особенно часто. В своих воспоминаниях клоун пишет, что поэт жил неподалеку и почти ежедневно наведывался к нему домой. Мастак играть па гармони, он нередко музицировал и пел, увлекая хозяев, и они вместе составляли звонкоголосое трио. Каменский «всегда был веселым и остроумным, всегда улыбался и часто читал свои стихи — читал исключительно талантливо, слушать его было наслаждением... Я очень любил Василия, считал настоящим другом... Он много рассказывал о своей Каменке — селе в сорока километрах от Перми. Звал меня туда, но такая роскошь не для вечного странника и пленника арены...» Именитый поэт постоянно дарил «центросмехачу», как он его называл, свои книги.