«Газеты белые, наверно,
Напишут громкие статьи
О том, что лошади твои
Все сплошь — агенты Коминтерна».
(Стишок этот перепечатают потом многие газеты.)
И снова изнурительные переезды из города в город, беспокойные ночевки на вокзалах, выступления в холодных, продуваемых всеми ветрами щелястых цирках, неприкаянная жизнь в чужих комнатах. А случалось, и нередко, «квартировать» прямо в какой-нибудь клетушке — цирковой гримировочной. Долголетнее бездомное кочевье сделало Виталия Ефимовича удивительно неприхотливым в житейском отношении. Эту сторону жизни артиста раскрывают отчасти и его письма. 19 декабря 1926 года он сообщал жене из Ростова-на-Дону: «Гастроли прошли с треском. Первую и вторую рецензии я тебе послал... живу так себе: устал. Вот уже три дня, как не обедаю, все на сухомятке — ты же знаешь мой характер, мне надо дать, а не дадут, я и не буду спрашивать...»
Но такого рода признания редки. Почти все его письма заполнены заботами о работе, о репертуаре. Из того же ростовского письма: «Относительно Венцеля, ты его не оставляй в покое, пусть пишет все, что я просил... ты же знаешь, какие это люди: им все время надо напоминать... Из телеграммы я вижу, что была у Эрдмана и узнала, что он еще в Одессе... узнай его адрес одесский. Если родители не скажут, то можешь узнать у Бориса Эрдмана... и сообщи мне телеграммой. Я ему пошлю письмо спешное... Владимирову сегодня посылаю письмо, в котором прошу прислать репризы и диалоги; вот еще волынка с этим Владимировым: деньги заберут, а потом морочь с ними голову... На репертуар ассигную 250 рублей...»*.
Круг литераторов, которых Лазаренко привлекал для написания клоунских сценок и реприз, был достаточно широк, но предпочтение он отдавал перу Николая Эрдмана, брата художника, создавшего для него костюм шута.
В ту пору Н. Р. Эрдман еще не был автором нашумевшей пьесы «Мандат», впервые поставленной в театре имени Мейерхольда, а затем с огромным успехом — по всей России. И «Мандат» и тексты многих оперетт и киносценариев, среди которых
*А. Венцель, Н. Эрдман, В. Владимиров — авторы, с которыми сотрудничал Лазаренко.
комедии «Веселые ребята» и «Волга-Волга»,— все они еще впереди. Тогда же двадцатитрехлетний молодой человек еще только пробовал свои силы на литературном поприще. В лице этого остроумного и серьезного «малоформиста» Лазаренко нашел еще одного «своего автора», который довольно быстро проник в природу циркового комизма, усвоил его специфические приемы.
Написанные Эрдманом миниатюры и репризы, тяготевшие к буффонаде, отличались подлинной сценичностью, хорошо построенным диалогом, были по-настоящему смешны. При непосредственном участии артиста молодой драматург написал для него большое количество с успехом исполнявшихся клоунад, среди которых— «Мой театр миниатюр», смешная история о том, как шут Лазаренко решил открыть театр миниатюр и поставить водевиль «Часок перед гастролью». Используя старинный прием, знакомый еще скоморохам, который условно можно было бы назвать «тугоухие актеры и суфлеры», драматург и клоун сатирически осмеяли халтурщиков от искусства.
Как сатирик Эрдман питал особое пристрастие к широко распространенному в 20-е годы многоликому социальному типу, кого было принято называть носителем пережитков капитализма и чье сознание еще оставалось в плену мелкобуржуазной стихии. Этого разухабистого мещанина, нагловатого искателя «изячной жизни» комедиограф беспощадно бичевал в своих гротесковых, неизменно смешных скетчах. Особенно удались «Развод» и «Товарищеский суд», в которых сатирики добились типических обобщений и высокой комедийности. В обоих действовал под разными именами по сути один и тот же персонаж — пройдоха, погрязший в беспутстве и море спиртного.
Драматургическая пружина этих скетчей — судебное разбирательство, происходящее здесь же на манеже, по делу блудливого многоженца. Избранный метод, допрос подсудимого, как нельзя лучше позволял произвести исследование порока, характерного для нэповской эпохи. Перед судом общественности представал во всем своем неприглядном виде нравственно опустошенный субъект. Этот развязный молодчик, припертый к стене, хитрил, выкручивался, прикидывался дурачком.
Актер, рисуя портреты своих персонажей, был беспощаден, не жалел сатирических красок. Помимо основных средств сценической выразительности, таких, как мимика, пластика, жест, важной, если не сказать — главной в художественной обрисовке этих субъектов была языковая характеристика. В просторечной лексике, в искажениях высоких понятий, в употреблении невпопад иноязычных заимствований — ключ к пониманию этой категории паразитирующих личностей.
В качестве присяжных, выносящих приговор, выступали сами зрители, казнившие обвиняемого смехом презрения.
Лазаренко любил играть в эрдмановских скетчах: этот писатель необыкновенно сильно чувствовал стихию смеха. И позднее, когда он сделает себе громкое имя в литературных кругах, клоун будет гордиться тесным творческим содружеством с даровитым комедиографом. В архиве Лазаренко хранится несколько неизвестных произведений Н. Р. Эрдмана, написанных рукой писателя аккуратными печатными буковками.
Вся жизнь Лазаренко была подчинена интересам творчества, за что воздавалось ему сторицей: рос успех у зрителей и число хвалебных рецензий, вышла в свет и тотчас была раскуплена книжка И. Уразова «Шут и прыгун Виталий Лазаренко», его изображение появилось на обложках «Зрелища», «Цирка» и «Бича» (последний выходил огромным тиражом). Популярный художник-карикатурист Константин Ротов нарисовал знаменитого прыгуна в момент лихого перелета через длинный стол президиума, члены которого, Луначарский, Семашко, Мейерхольд и другие, вскинув головы, провожали его изумленным взором, как это было на самом деле.
Казалось, артиста подхватила и несет бурная стремнина удачи. Счастливое настроение, обретенное в светлые и радостные ленинградские дни, не омрачалось даже теми неприятностями, которые были связаны с его настойчивой борьбой против рутинной цирковой администрации.
Эта борьба, длившаяся почти пять лет и отнимавшая много энергии, была не узколичного характера: Лазаренко выступал против безыдейности руководителей Управления цирками, против их порочной художественной тенденции. Всех тружеников арены возмущало, что Рукавишникова и Дарле не считались с мнением коллектива, самоуправствовали, будто цирк — их вотчина.
Среди бумаг Виталия Лазаренко, хранящихся в Центральном архиве литературы и искусства, есть «Памятка», под номером десятым, там записано: «Борьба против Дарле и Рукавишниковой». В его глазах они были чужаками, выскочками, людьми вредными делу. Те же в свою очередь видели в его лице скандалиста и насмешника, до них доходили его колкие остроты по их адресу. Не раз Лазаренко открыто заявлял, что эта дирекция тянет цирк назад, к Саламонскому и Чинизелли, мешает революционизировать арену, не прислушивается к голосу рабочего зрителя и совершенно не знает его запросов. Он обвинял их в том, что они не заботятся о кадрах, на словах — за создание новой артистической смены, а на деле наводнили цирк иностранными гастролерами.
Этот независимый человек, не умевший склонять голову перед начальством, отзывчивый к нуждам и бедам товарищей, всегда энергично заступавшийся за несправедливо обиженных, был для Дарле и Рукавишниковой костью в горле.
Однако время их было уже отмерено. Вскоре в цирке с облегчением узнали, что эти ненавистные чинуши изгнаны!
Партийной проверкой были вскрыты многочисленные злоупотребления этих варягов в цирке. В статье, появившейся позднее на страницах профессионального журнала, разоблачалось истинное лицо Рукавишниковой и ее мужа Дарле. «Эта авантюристическая чета каким-то путем оказалась во главе руководства, на таком важном фронте пролетарского искусства... творила безобразные дела: расхищала государственное имущество, устраивала бывших хозяйчиков цирков на теплые места, вела разгульную жизнь» *.
Годы борьбы прошли не зря, правда восторжествовала.
Длительные гастроли «сына Донбасса» (как значилось в афишах) по родным местам прошли с триумфальным успехом. Воротился Лазаренко уже в апрельскую капель, и сразу же на него повеяло хлопотливым гомоном московской жизни.