— Товарищ Лазаренко, а вы знаете, почему германские фашисты называют себя арийцами?
— Знаю. Они называют себя арийцами потому, что всегда поют одну и ту же арию.
— Какую же?
— Поскольку они германцы, то, значит, поют арию Германа: «Что наша жизнь — игра...»
— Ас чем они играют?
— С огнем.
— Но ведь можно и обжечься.
— Вот они и обожгутся, будьте уверены...
Маяковский называл себя поэтом текущей политики. Клоуном текущей политики мог бы смело именоваться и Лазаренко. Эту определяющую черту его творческого облика отметил маршал Советского Союза С. М. Буденный, с которым артист был связан давним знакомством и часто делился своими замыслами. «Наши беседы,— рассказывает Буденный,— были интересными и задушевными». Прославленный герой гражданской войны очень тепло отзывался о клоуне-трибуне, называл его страстным пропагандистом всего нового и передового, остроумным обличителем отрицательного и косного. «Меня всегда удивляли,— пишет он далее,— необыкновенная оперативность Виталия Ефимовича, его умение быстро откликаться на все животрепещущие события, происходящие не только в нашей стране, но и за рубежом. Поистине к нему могли быть в первую очередь отнесены слова «утром в газете — вечером в куплете»*.
Хотя гражданская тема оставалась главной в репертуаре клоуна, однако он не пренебрегал и развлекательными шутками, памятуя, что смех — животворный источник отдыха. К такого рода веселым заставкам относилась и буффонадная миниатюра «Тигр на лошади», пародия на номер иностранного гастролера, выступления которого сопровождались шумной рекламой. Комизм достигался тем, что тигр (Виталий-младший, облаченный в шкуру) всячески капризничал, ломался и не желал скакать на крупе лошади (настоящей), потешно укутанной одеялами, матрасами и обложенной подушками. Утрированно-ироническая трактовка сценки рождала громкий смех узнавания.
Порадовал сын и большим профессиональным достижением: блеснул весьма эффектным передним сальто через «горящий дом». Большие надежды возлагали они и на другой впечатляющий трюк — усиленно репетируемый «львиный прыжок» сквозь пятиметровую прозрачную трубу.
Через несколько дней после дебюта Лазаренко-отец наконец-то смог «крестить», как принято говорить в профессиональной среде о впервые выпускаемом номере, новую развернутую клоунаду «Свиньи и люди», которую, вне сомнения, можно отнести к художественным достижениям артиста, хотя далась эта удача нелегко.
В условиях бурного развития индустриализации страны мелкое крестьянское хозяйство, технически отсталое и малопроизводительное, не справлялось с удовлетворением потребности городов в продуктах питания. Жизнь выдвинула новую форму обеспечения продовольствием заводов и фабрик — ОРСы, то есть отделы рабочего снабжения, которые занимались также и организацией подсобного кролиководства и свиноводства. В этот период изображение свиньи с ее многочисленным приплодом стало все чаще и чаще появляться в печати, и Лазаренко обостренным чутьем художника угадал возможность, оттолкнувшись от локальной проблемы—«разведение свиней»,— выйти на сатирический разговор о свинстве.
Сценическую разработку этой темы артист вел с несколькими авторами. Хранящиеся в его архиве различные варианты этого антре позволяют увидеть процесс его творческой работы по доводке текста, от первоначального, разросшегося до четырнадцати страниц и озаглавленного «Хрю-хрю», и до короткой клоунады «Свиньи и люди», доведенной с помощью Лебедева-Кумача до трех
*«Сов. цирк», 1963, № 2.
страниц. Тема решалась старым, но надежным приемом сновидения — на арене как бы оживал сон героя.
Клоун, каламбуря, надевал белую куртку и колпак п преображался прямо на глазах у зрителей, как говорят в театре, открытым приемом, в повара. Завязкой была фраза: «Ну-с, обед приготовлен, можно и газеткой заняться». Сперва он читал вслух ряд смешных объявлений вроде этого: «Продаются породистые поросята: отец — английский боров, мать тоже порядочная свинья...» Читая газету, повар задремал, и дальнейшее действие разворачивалось уже в сфере сновидения.
Для этого номера были изготовлены крупные свиные рыла, наподобие карнавальных масок: вот хулиганствующая свинья, которая за словом в карман не лезет, а прямо за финкой; вот свинья, разводящая в квартире клопов; а это деловая свинья, которая без дела не сидит, ее всегда за дело сажают; вот Хавронья, мадам Хрю-хрю,— злоязычница, нашептывающая на ушко последние сплетни одна несусветнее другой, вот инженер-вредитель, маринующий рабочие предложения. С негодующим сарказмом обращался воинствующий сатирик к этому хряку: «Бросьте пятачком крутить! Ныне таких вредительских пятачков, быть может, на целковый всего и наберется, но в общем грош вам цена по коммерческому прейскуранту...»
Свинский шабаш удостаивали посещением и жирные боровы из мира капитала, что распространяют грязное хрюканье о Стране Советов.
— Хороши для отбивной,— резюмировал повар.
— А почему они у вас замолчали?— спрашивал шпрехшталмейстер,— спели бы что-нибудь хором!
— Не могут: их песенка спета...
Вся свиная команда, неся впереди лозунги: «Свиней двуногих прочь с дороги!..», «Марш на фарш!», покидала арену. В руках у сатирика — визжащий поросенок.
— Что это он у вас визжит?
— А он не визжит, он лозунг провозглашает: «Долой свинство, да здравствует свиноводство!»
Лишь только поулеглись беспокойные хлопоты с выпуском нового, необычайно трудного антре и жизнь вошла в привычную колею, Лазаренко, как и в прошлые приезды в Москву, как будет и впредь, отправился на знакомую Пятую улицу Ямского поля. Свидания с будущими клоунами, негласным опекуном которых считал себя, сделались для него насущной потребностью. Радовало, что вот уже несколько лет успешно действует Техникум циркового искусства, где молодежь обучают опытные мастера арены.
Юные энтузиасты — акробаты и жонглеры, наездники и эксцентрики — собственными силами превратили старые, захламленные расторгуевские конюшни в уютный цирк, с настоящим манежем. В этом помещении у завтрашних мастеров смеха был свой класс, где и происходили встречи известного клоуна с начинающими. «Ну-с, хлопчики мои славные, чем порадуете? Чем удивите?..» И хлопчики, смущаясь поначалу и робея, показывали своему кумиру репризы и антре, а он делал замечания, давал оценки, одобрял или критиковал. Беседовал Виталий Ефимович просто, без распеканий и менторства; молодежь любила эти встречи, любила слушать рассказы о комедиантах былых времен и нынешних, о затейливых выдумках комиков, о тонкостях клоунского искусства.
Эти встречи были нужны ему самому не меньше, чем зеленым юнцам. И поскольку ни учебников, ни пособий, ни даже программ по искусству клоунады не было и в помине, пользу таких уроков трудно переоценить. (Как жаль, как все-таки досадно, что эти интереснейшие беседы не были записаны и живут лишь в благодарной памяти немногих еще здравствующих участников этих разговоров.)
Москва была ему дорога и многочисленными приятельскими связями. В беспокойных странствиях клоуна-кочевника контакт с людьми, которых любил, по его собственным словам, был «согревающим костром на трудной и бесконечной дороге». В добром общении с ними вызревали новые планы и замыслы. Один из них подсказан Измаилом Уразовым, который предложил свою помощь литератора в создании книги «Роман русского клоуна». Слушая увлекательные рассказы Виталия Ефимовича о старом цирке, о годах ученичества, о колоритных фигурах атлетов-борцов, о цирковых хозяйчиках и знаменитостях, Измаил Уразов все настойчивее и настойчивее требовал: это нужно записать, это же необыкновенно интересно, вы — живая энциклопедия цирка.
Подтолкнул случай: литератор, историк циркового искусства и критик Е.'М. Кузнецов замыслил выпустить большой сборник статей ведущих мастеров арены. Понятно, что Лазаренко был приглашен одним из первых. Артист тотчас откликнулся письмом с Урала: «Задуманная вами книга, поэма о цирке, как вы ее называете, меня радует. Это нужно... От меня вы ждете статью в 35 страниц на машинке. Это, конечно, сложно и потребует много труда, а главное — энергии. Гораздо легче это было бы сделать, будь я сейчас в Москве, где находится мой архив. Ломаю голову — как выйти из положения и написать статью, вставив в нее цитаты из репертуара прошлых лет?.. Ах, если бы я мог оказаться сейчас дома и посидеть десять дней и десять ночей. И все было бы, как говорится, на большой... Хочется дать подробно, сочно и правдиво, потому что вашей книге придаю большое значение... Буду делать все возможное, чтобы осуществить задуманное» *.