Никто и не знал, что она именно сегодня заявится. Утром собрались как обычно в Асином «бистро» за кофейным перекусом, расположились поудобнее, кто где. Ничто, так сказать, и не предвещало… И вдруг дверь открывается резко, а на пороге – Катерина. Оглядела всех грозно – народ жевать перестал от страха. Потом остановила взгляд на Асе и головой в сторону своего кабинета мотнула – зайдите, мол. Ну, Ася и зашла… Так зашла, что потом со стыдом про все это вспоминала. Во–первых, заходя, она ужасно громко хлопнула дверью. Во–вторых, ее трясло всю. А в–третьих, так визгливо–некрасиво орать начала, будто и не она это была вовсе, а базарная тетка с улицы…
— Вам что, для людей куска хлеба жалко, да? Вам приятнее жить, когда люди голодные ходят? Подумаешь, объели! Да у нас пять лет эта традиция существует – утром всем вместе кофе пить! И никому она еще не помешала! Наоборот даже! А вы тут свои порядки заводите! И нечего на нас зло срывать! Вот так вот! И можете меня теперь увольнять! И пожалуйста! Мне вообще сейчас терять нечего…
Все это Ася прокричала–проговорила с пафосом, стоя посреди Катерининого кабинета и высоко и горделиво задрав голову. И – о, боже! — не испугалась нисколько. Даже удовольствие получила. Просто поняла вдруг, какое это огромное удовольствие – говорить вслух то, что думаешь. Выбрасывать из себя эмоции. Ни с чем несравнимым удовольствием оказалось это колючее состояние конфликта, которого она раньше так боялась. А отправив в бедную Катерину все накопившиеся в ней иголки, Ася развернулась на каблуках и совсем было направилась к двери, как вдруг услышала за спиной Катеринин звонкий смех, и обернулась растерянно. Начальница, сидя в крутящемся кресле–троне, и впрямь заливалась смехом. Не злым, а самым настоящим, придурочно–веселым, как будто ей анекдот завлекательный рассказали.
— Ой… Погодите, Ась, не уходите… Ой, не могу, умру сейчас… — махнула она Асе рукой, показывая в кресло. – Вы посидите, я сейчас…
Отсмеявшись и утерев платочком выступившие слезы, Катерина откинулась на спинку кресла и произнесла доверительно:
— Ну, слава богу, Ась! Баба как баба оказалась. А то, знаешь, раздражать ты меня начала мышиной свой покорностью, достала вконец! Знаешь, как противно? Когда человек трясется от страха да вежливо–виноватые рожи корчит, сразу такой соблазн накатывает – так и хочется его прибить побольнее! Аж руки чешутся!
— Ну да…Как это? – переспросила Ася, продолжая удивленно таращиться на Катерину.
— А так это! Вот представь, например, меня: сижу я перед тобой, вся дрожащая, в спине согнутая, глазками моргаю испуганно – не бейте, мол, меня, пожалуйста… Каково тебе будет, а?
— Не знаю…Не задумывалась как–то…Да и представить такое, в общем, трудновато…А вообще, знаете, – да. Наверное, вы правы. И в самом деле — противно…
— Ну вот! Так что давай–ка мы теперь будем нормально работать. Без той истерики, конечно, что ты мне тут закатила, но и без вежливого дрожания. Ага?
— Ага…
— И давай на «ты». Не люблю выкать попусту!
— Давай!
— Слушай, а у тебя случилось что–то, да? Не просто же так вдруг тебя заколбасило? Ты скажи. Может, я помочь смогу?
— Да сын у меня из дому ушел… — вздохнув, тихо проговорила Ася. – Вернее, я его выгнала. Как так получилось – и сама не пойму. Дура была…
— Сама виновата, значит?
— Ага, сама. Когда я это поняла, тут меня и заколбасило…
— Господи, так ты найди его! Делов–то! Найди, прощения попроси, раз виновата! Не простит – а ты все равно проси, не переставая! Это ведь только кажется, что родители всегда перед детьми правы. Не ты первая, не ты последняя, Ась. Многие через эту ломку проходят. Начинают видеть себя будто под рентгеном и сразу ужасаются. Конечно, это тяжело. Всегда же легче правым да святым себя чувствовать. По себе знаю, проходила уже.
— Да я его найду! Обязательно найду! Прямо сегодня же! И пойду к нему, и прощения просить буду… Я ведь тоже, как ты говоришь, от собственного рентгена с ума схожу – столько дерьма во мне, оказывается, накопилось…
***
ЧАСТЬ IV.
13.
- Здравствуй, Коля! А это опять я… Кот дома?
Коля, как обычно, счастливо и радостно улыбался ей от порога и часто кивал головой, показывая рукой в сторону комнаты. И смущался очень. И опять захотелось Асе погладить его по голове – слишком уж мощный поток настоящего, детского, стопроцентного и искреннего добродушия исходил от этого полумужчины–полуребенка. И опять она не решилась. Будто щелкнул в сердце предохранитель – не умеешь, мол, ты еще этого, не научилась пока. И сочувствие есть, и жалость есть, а проявить их правильно ты и не умеешь…