И поплывёт.
Даблин снял трубку с телефона и стал крутить диск, одновременно другой рукой набирая код "Дорстройремонта" на пульте селектора. "Дорстройремонт" это Трофимыч. Ас-бульдозерист, второго такого не то что в Шуркино - во всей Усть-Ушайской области днём с огнём... Кстати, позвонить его начальству и договориться об оплате. Даблин снял трубку со второго телефона, а код на селекторе добрал правой ногой. Сверхурочные, ночные, праздничные и ещё чёрт знает какие - за эту сумасшедшую ночку Трофимыч получит не меньше, чем в пятикратном размере. Сварщики (и не электро-, а газосварщики: энергии не будет). Песок (не меньше пяти машин - отсыпать площадку вокруг порыва). Аварийную бригаду сварщиков Даблин вызвал, когда разделался с энергетиком, а с карьером связался по рации. Буровики: предупредить об отключении. Тоже через эфир. Трубы. И трубовоз. И два трубоукладчика. Сколько понадобится труб? Это Реваз сообщит через... - Даблин посмотрел на часы, - через сорок минут; но пускай везут 50 метров. Диаметр? В диспетчерскую "Шуркинонефти", по селектору, у них должна быть документация...
Когда начальник управления "Шуркинонефть" Реваз Габасович Ревазов, наконец, позвонил (опоздав на десять минут, за что немедленно получил втык), инструктор Шуркинского райкома партии Сергей Николаевич Даблин уже покойно сидел за столом, в своём пружинном вращающемся кресле, и завязывал галстук.
Глава третья. Леонид Левитов.
Услышав смех, Леонид перестал кувыркаться и замер, вытянувшись и раскинув руки, чтобы остановить вращение.
Нет, ему не померещилось: кто-то действительно смеялся гулким простуженным голосом, и этот голос доносился до него сверху, из грузно и низко висящих туч, неровно подсвеченных пламенем всё ещё далёкого факела. Леонид перевернулся на спину и приставил ладони к голове за ушами, отсекая нижние, земные шумы. Смеялись двое. Алкаши, неуверенно подумал он, продолжая прислушиваться. Да нет, что за чушь. Алкаши никогда не забираются так высоко - для этого надо уметь летать, а не подсигивать от блаженства. Нужны воля, преодоление, труд - откуда это у алкашей... Смех наверху то прерывался надсадным кашлем (закаляться надо, дурачьё, как же вы летаете без закалки, а всё-таки, я уже не один, и это здорово...), то замирал, сменяясь быстрым неразборчивым бормотаньем. Только один раз прозвучало отчётливое: "...вали, щекотно..." - и они опять засмеялись, срываясь в кашель.
Леонид отвёл руки в стороны, повернулся лицом к земле и огляделся, запоминая местность. Прямо под ним были последние улицы окраины - угол Клюквенной и Фонтанной. Мокрый бетон перекрёстка отражал свет из витрины овощного (не так давно "винно-водочного) магазина. Проспект Нефтяников слабый пунктир фонарей, с двух сторон вливающийся в ярко освещённую площадь Первопроходцев - остался позади. Где-то там, в центре этого светового пятна, внутри серого четырехэтажного куба райкома партии, небрежно парил над своим рабочим столом Сергей Николаевич Даблин. Друг Даблин, упорно не желающий летать. Конспиратор Даблин, тайно воспаряющий у себя в кабинете при закрытых на ключ дверях... Ладно.
Леонид снова вытянулся по курсу и глянул вниз: перекрёсток был уже позади. Однако. Ведь обратно придётся лететь против ветра...
Теперь под ним (он это знал, но не видел) лежало бетонное шоссе дорога номер пять, почти параллельная направлению ветра. Забирая немного вправо, она вела к Центральному товарному парку, туда, где чётко и ярко полыхал газовый факел. И на двенадцати километрах этой дороги не было ни единого светлячка. Правда, где-то слева от неё (т.е., прямо по курсу) должен быть "дикий" посёлок вышкомонтажников. Два десятка жилых времянок, сборные арочники цехов и сама вышкомонтажная контора. Но светится ли там хоть что-нибудь?
Вдруг он поймал себя на том, что слишком долго производит свою рекогносцировку. Долго и не в меру детально. Ведь ему всего-то и предстоит: быстренько подняться, пронзив облачный слой, и окликнуть этих двоих. А уж втроём-то они сумеют вернуться. Эти ребята, судя по их беззаботному смеху, летают по крайней мере не хуже, чем Леонид. Лучше! - вон как высоко они забрались. В случае чего - помогут. Хватит с него гордого одиночества. Наелся. Теперь, когда нас будет трое... Кстати, где они?
Голоса двоих были уже едва различимы, и Леонид не сразу понял, откуда они доносятся. Ясно лишь, что уже не сверху - не точно сверху. Пришлось долго прислушиваться, прежде чем он сообразил, что отстал: видимо, там, над облаками, скорость ветра была ещё больше. Впрочем, догнал он их довольно легко.
Когда голоса, приблизившись, опять зазвучали прямо над ним, Леонид остановился, завис вертикально, вытянул руки по швам, сделал несколько глубоких вдохов и, зажмурившись, рванулся вверх.
...До сегодняшней ночи Леонид ни разу не поднимался над облачным слоем. И только однажды (в июне, в разгар белых ночей, когда и тепло, и видно) он отважился залететь внутрь облака. Воспоминания остались самые неприятные: насквозь промокший, стуча зубами от холода и страха, он вывалился из крутящейся непроницаемой мглы, последними лихорадочными усилиями приземлился - почти упал - на той стороне Обской протоки, жадно и жалко провожая взглядом свой берег с незнакомой лодочной пристанью и замазученным пляжем, и долго, до самого рассвета, пытался взлететь. Но без ПЛАФОНА это не получалось. Только когда окончательно рассвело, он обнаружил в трёхстах метрах от себя понтонную переправу и пешком (четыре километра по расхлябанной безлюдной бетонке) вернулся домой.
Недели две после этого он не летал вообще, даже "по-зимнему" (в кухне, при закрытом окне, как друг Даблин у себя в кабинете). А ночи, как назло, стояли тихие, безветренные, светлые. Ласковые белые ночи Усть-Ушайского севера, о которых он мечтал в студенчестве, ещё до встречи с Люсей, и ради которых он распределился сюда - для того, чтобы летать, а не для того, чтобы преподавать математику в "столице нефтяников".
Люся все эти две недели была необычайно ласкова с ним: щебетала, строила невозможные планы, ежевечерне закатывала роскошный ужин - вдруг обнаружилось, что она превосходно готовит. Вытащила из кладовки перегоревшую вафельницу, упросила Пашку Прохорова починить её (оказалось, что обе спирали целы, всего-то и нужно было, что подтянуть разболтавшиеся контакты), и кухня, за многие месяцы продутая и выхолощенная ночными ветрами, быстро и охотно пропиталась весёлыми эпикурейскими запахами ванили, взбитых сливок и шоколада. Вообще кухня преобразилась, заблистала чистотой и опрятностью, - и не только кухня. Словом, Люся только что не порхала по квартире. (Но, конечно же, не порхала - ей это было не дано. Те давние пируэты над стройотрядовскими палатками были первыми и последними полётами в её жизни, а после... Люся не любила вспоминать о том, что было после.) Удивительно, как её хватало на всё в эти две бесполётные для Леонида недели. Ведь в школе как раз была запарка: последние выпускные экзамены, предремонтный разгром, свирепая - до слёз и инфарктов - делёжка часов на будущий год.
Впрочем, в школе всегда запарка.
Ладно хоть Лёнька не путался под ногами, не надоедал бесконечными вопросами: Люся в рекордно короткий срок (четыре дня!) организовала приезд тестя из Северодонецка и моментально выпроводила его обратно - уже вместе с внуком. Это, между прочим, фокус: достать авиабилеты в июне, да ещё с бронёй, да ещё через Новосибирск - т.е., самым коротким и самым дешёвым маршрутом, всего с одной пересадкой...
Да, если б не Люся, не её весёлая и деятельная ласковость, Леонид вряд ли сумел бы так быстро оправиться после неудачного погружения в облако и ещё до начала Люсиного отпуска возобновить полёты. И ведь ни словом, ни намёком не полюбопытствовала: что же произошло с ним той ночью, почему он вернулся домой только под утро, разбитый усталостью и страхом, с остекленевшим взглядом.